ей о его последних героических подвигах, когда в очередной раз объявилась на вилле – надо было платить за квартиру.
– Я буду молиться за вас обоих, – пообещал Себастьян Винклер на прощание, и Элизабет сердечно поблагодарила его.
Нет, не было никого, кому она могла бы довериться, но в этом не было ничего нового.
30
Китти с трудом подняла голову и зажмурилась от света. Опять Августа плохо задернула шторы, из-за чего лучи полуденного солнца образовали в комнате яркую полоску.
– Китти, милая моя, – позвала мама, входя в комнату. – Спускайся к нам в гостиную, у нас тут кофе, настоящий, зерновой. И ореховые пирожные с медом.
В полосе света плясали крошечные пылинки, золотые искорки, которые весело кружились вверх и вниз, словно отмечая какое-то радостное событие. Китти страдальчески сморщила лицо и положила ладонь на лоб.
– У меня нет аппетита, мама.
Она услышала, как вздохнула мать. Почему, собственно, все испытывали угрызения совести из-за того, что она страдала? Может быть, все думали, что ей доставляет удовольствие быть несчастной? Даже Мари не могла ее понять. Вместо того, чтобы утешать, она учила ее жизни. Почему она не имеет права предаваться своему горю? Потому что у нее был ребенок? Какая чушь. С маленькой Хенни сидела фрау Зоммервайлер, малышка играла с Додо и Лео, а мама то и дело заглядывала в детскую, так что ребенок ни в чем не нуждался.
– Но Китти. Не заставляй меня сидеть в одиночестве. Мари и папа на фабрике, а Лиза в лазарете.
Мама прекрасно это умела: теперь она, Китти, была плохой, потому что оставила свою бедную старенькую маму одну в красном салоне за чашечкой кофе с ореховыми пирожными. Выпрямившись, она села в постели и сердито бросила на пол две маленькие шелковые подушечки.
– Мама, я не в порядке. Я хотела бы побыть одна. Пожалуйста, пойми это, в конце концов. Это не имеет к тебе никакого отношения.
– Конечно… Выздоравливай, моя дорогая. Выспись как следует. Сон – лучшее лекарство. Может быть, позвонить доктору Шляйхеру?
– Нет!
Этого еще не хватало. Этот доктор – любопытный, тщеславный фат, который задавал ей все возможные и невозможные вопросы. Снятся ли ей сны. Любит ли она гулять в лесу. Боится ли она змей и червей. Раньше она охотно рассказала ему все, что он хотел знать, но теперь, когда судьба так жестоко обошлась с ней, ему следовало оставить глупые вопросы при себе. И снотворное тоже. Пусть сам глотает эти пилюли.
Да, ей снились сны. Чаще, чем эй того хотелось бы. Обычно они приходили посреди ночи, словно злые призраки, внезапно выходя из мягкой темноты, и овладевали ею. Часто она видела перед собой горное озеро, чистое, бесконечно глубокое, в котором отражались заснеженные вершины гор и зеленые прибрежные ели. Это было потрясающее зрелище: отражения спокойно, без малейшего колебания лежали на поверхности воды. Но когда она приближалась, вода внезапно темнела, трава на берегу превращалась в бурую грязь, а безобразные, грязные волны озера с плеском ударялись о берег, прямо у ее ног. Хуже всего было то, что эта мутная вода просто кишела разными тварями – длиннохвостыми ящерицами и ослизлыми рыбами, смотрящими на нее своими неподвижными круглыми глазами. Она отчаянно пыталась убежать, уже заранее зная, что сухие лапки ящериц будут обвивать ее тело и в конце концов повалят ее на землю. Что с ней происходило потом, она точно не знала, но в любом случае это было что-то ужасающее. Кажется, в конце они пожирали ее. А потом она просыпалась, вся в поту от страха, и долго лежала на спине, не решаясь снова заснуть.
Однажды Гумберт принес ей в комнату чашку куриного бульона, и она почему-то спросила его, снятся ли ему тоже такие мерзкие сны. Наверно потому, что она заметила, что бедняга сильно исхудал и что его лицо часто имело печальное выражение.
– Сны? О да, госпожа. Они приходят каждую ночь. И, понимаете, с этим ничего не поделаешь. Где-то в моей голове есть дверь. Когда она открывается, они входят.
Китти была заинтригована: то же самое происходило и с ней. Ей хотелось узнать, что же он видит во сне.
– В первую очередь крыс, госпожа. Это очень потешные зверюшки, они сидят, держат в обеих лапках кусочек хлеба и грызут его. Удивительно, как ловко они переворачивают этот кусочек хлеба своими лапами. И как у них при этом шевелятся розовый носик и длинные усы.
Это описание удивило ее. Фу, крысы! Как отвратительно. Что в них было потешного? Они переносят чуму.
– Кроме того, я часто вижу черные волны, долины и холмы из бурой болотной грязи. Они движутся, словно огромное море, выбрасывая на берег множество людей. Седые старики с большими, застывшими глазами лежат в зеленой траве. Кругом валяются сломанные каски, разбитые винтовки, патроны, а между ними растет красный мак.
Слушать это было жутко – немного это напомнило ей коварное горное озеро. Ей хотелось узнать, что же делал Гумберт, когда ему снились такие сны.
– Не знаю, госпожа. Снова засыпаю. Обычно я просыпаюсь потом в своей постели. Однако иногда я обнаруживаю себя в столовой под столом. Клянусь вам, понятия не имею, как я туда попадаю.
– Это действительно странно. Оставьте бульон вон там, на столе, Гумберт. И большое вам спасибо…
Он держал чашку левой рукой, боясь пролить бульон. Его правая рука все еще не двигалась, однако если он кланялся, то делал это так же изящно, как и раньше.
– Слушаюсь, госпожа. Всего наилучшего вам. И вашим снам.
Какой чудак. Довольно милый, но все же несколько странный. Альфонс всегда так говорил. Альфонс… Она почувствовала боль, которая пронзала ее всякий раз, когда она думала о муже. Давящее ощущение появлялось в области желудка, затем быстро поднималось вверх и заставляло что-то сильно набухать в ее горле, так что ей приходилось сглотнуть. Обычно после этого она начинала рыдать, все ее тело сводило судорогой, и только после того, как она выплакивала все слезы, боль утихала. Ах, было так много причин думать об Альфонсе. Повсюду в комнате валялись безделушки, которые он подарил ей за то короткое время, что они были в браке. Маленькие шелковые носовые платки, флаконы с парфюмом, нож для бумаги с ручкой из слоновой кости, сумочка из змеиной кожи, выкрашенной в ядовито-зеленый цвет, семь маленьких слонов из алебастра. Тогда он сказал, что они принесут ей удачу.
Она влюбилась в него только тогда, когда они уже были женаты. Это было предательски несправедливо. Не прошло и месяца – а это был их медовый месяц – как его призвали на фронт. Никогда она не думала, что будет так сильно скучать по нему. В
