этот прекрасный месяц он был для нее всем. И отец, и брат, и друг, и возлюбленный. Он стал ее второй половинкой, все, что она делала, во что верила и на что надеялась, было связано с ним, и на доверие, которое испытывала она к нему, он отвечал ей доверием во сто крат бо́льшим. Он был таким неумелым в их первую брачную ночь! Он не был опытным любовником, но именно это ей и нравилось. Она его учила, и он быстро учился…
Было глупо вспоминать те ночи с Альфонсом. Китти снова ощутила щемящую боль, вот-вот готовую вырваться наружу. Плакать было невыносимо, ее веки опухали, щеки становились одутловатыми и покрывались пятнами, и вообще потом вся она становилась похожа на неудавшийся блин. Но кого вообще волновало, как она выглядела? Она была несчастна – она больше не хотела жить без Альфонса!
– Китти? Китти!
Она рыдала так громко, что не сразу узнала голос Мари. Увы, Мари больше не была ее любимой подругой. Она оказалась бессердечной, и Китти не хотела, чтобы она входила в ее комнату.
– Уу… хоо… ди, – пыталась сказать она сквозь рыдания.
Мари, казалось, не услышала ее, потому что через несколько мгновений она уже стояла рядом с кроватью.
– Тебе не кажется, что это уж чересчур – валяться средь бела дня в постели и реветь? – Несмотря на судорожный приступ рыданий, Китти возмутили эти слова. Какая подлость! Вершина бесчувственности! О, как изменилась Мари! Она превратилась в злобную ведьму, потешающуюся над ее страданиями. – Боже мой, Китти! Мы все понимаем и уважаем твое горе, но ты не единственная на этой войне, кто потерял мужа. Эта участь постигает женщин по всей Европе, и даже в Америке, в колониях…
В ответ Китти швырнула в нее шелковой подушкой, но Мари это не впечатлило. Она подхватила подушку и положила ее на голубой диван, а затем подошла к окну и раздвинула занавески. Золотое осеннее солнце залило светом комнату. Оно было такое теплое и полное жизни, что Китти стало от него противно.
– Закрой… немедленно закрой… немедленно задерни шторы. – Китти не могла говорить, потому что у нее текло из носа. Она вытащила из-под подушки свой носовой платок. – И… и потом… уходи… немедленно… ведьма… мегера… хватит меня пилить, – рыдала она.
– И не подумаю!
Китти завыла еще громче, не столько от горя, сколько от злости. В порыве отчаяния она испробовала все: хваталась то за лоб, то за сердце, зарывалась в подушки, но Мари непреклонно стояла у ее кровати. И тогда Китти начала визжать. Мари не тронулась с места и после этого, она ждала. За ее спиной кто-то приоткрыл дверь спальни, это была Лиза, она в шоке взирала на эту сцену.
– Вввон! Все вон… Ааааааа!
Мари повернулась к Элизабет, и они обменялись долгим взглядом. Китти увидела ухмыляющееся лицо Лизы. Эта дрянь только пожала плечами, бросила Мари три слова и удалилась.
– Это просто театр!
Китти чувствовала, что силы покидают ее. Сейчас она упадет в обморок, и тогда Мари поймет, что она натворила. Она вцепилась пальцами в одеяло и снова глубоко вздохнула.
– Что бы сказал Альфонс, если бы увидел тебя в таком виде!
Она упала ничком на подушки, совершенно беспомощная и обессилевшая от отчаяния.
– Он не может меня видеть. Альфонс мертв… мертв… мертв… – прохрипела она.
Наконец Мари села на край кровати и обняла ее. Это так бесконечно приятно, когда тебя убаюкивают, как ребенка, и утешают тихими спокойными словами. Китти прижалась к невестке, которую только что называла ведьмой и мегерой, целиком и полностью отдаваясь желанному ощущению тепла и близости.
– Дорогая, мы все знаем, как тяжело у тебя на сердце, но Альфонс не хотел бы, чтобы ты превратилась в отвратительную, костлявую каргу, живущую в вечном трауре.
Китти сглотнула. Ее горло ужасно саднило от громкого крика и страшно опухло. Наверняка она была похожа на раздавленную картофельную клецку.
– Никакая я… не костлявая, – прохрипела она.
Мари улыбнулась и прижала ее к себе.
– Если ты будешь продолжать в том же духе, скоро станешь такой. Посмотри, в каком ты виде. Непричесанная, в халате – когда ты последний раз прилично одевалась?
– Всего несколько дней назад… или неделю назад.
В тот день к ним приехала Гертруда Бройер со своим мужем. Оба были в глубоком трауре, особенно Эдгар Бройер, он казался таким поникшим, что это вызывало беспокойство. Они хотели увидеть маленькую Хенни и немного поиграть с ней. Китти появилась в голубом домашнем платье, которое, вероятно, долго висело у нее в шкафу, будучи «забракованным». Когда чета Бройер попросила ее пойти с ними на кладбище, на могилу сына, она отказалась.
– Это было малодушно с твоей стороны, Китти. Они в таком отчаянии, ты должна была их поддержать.
Китти охладила себе щеки салфеткой, на которую нанесла несколько капель одеколона.
– Я ненавижу могилы, Мари, – плаксиво оправдывалась она. – И, кроме того, бедный Альфонс похоронен вовсе не там. Никто не знает, где его могила. Они закопали его где-нибудь во Франции. Зачем тогда нужна могила в Аугсбурге?
– Я думаю, им нужно место, где они могли бы излить свое горе.
– Я бы предпочла быть в своей постели, – проворчала Китти.
Мари обняла Китти еще крепче, она даже встряхнула ее.
– Ну все, хватит!
– Почему? – скулила Китти.
– Да потому что это ни к чему не приведет. Это не воскресит бедного Альфонса, если ты как младенец спрячешься в постели. Очнись наконец, Китти! Ты еще молода, ты красива, и у тебя есть талант, который ты зарываешь в землю!
Китти заморгала и вытерла глаза. Какими тяжелыми стали ее веки. Было больно, когда она терла их.
– Что за талант?
– И ты еще спрашиваешь? – взволнованно воскликнула Мари. – Ты, что, забыла, что ты художник? Что ты умеешь писать картины.
Китти вяло пожала плечами, но покосилась на свой мольберт, который уже несколько месяцев влачил в углу свое жалкое существование. В самой мысли о том, чтобы взять в руки кисть, было что-то, что парализовало ее. Запах красок. Их пестрая палитра. Скипидар. Чистый холст.
– Ах, вот что ты имеешь в виду. В этом нет ничего особенного. Просто немного мазни.
Мари обхватила ее руками и усадила. Взгляд ее темных глаз пронзал насквозь. Мари обладала такой силой воли, что ее можно было испугаться!
– Ты не имеешь права пренебрегать даром, которым наделил тебя Господь, Китти. Всегда помни, что Альфонс восхищался твоим талантом. Он хотел, чтобы ты рисовала, разве ты не помнишь?
Это было правдой. Она чуть было снова не разрыдалась, но пронзительный взгляд Мари остановил ее. Альфонс так часто наблюдал, как она рисовала, и всегда подбадривал ее. И он купил для нее во Франции все эти великолепные картины.
– Да, – пробормотала она. – В этом ты права, Мари. Об этом… об
