этом я забыла.
– Ну так что?
Китти испустила долгий, глубокий вздох.
– Я, конечно, могу попробовать.
Строгость исчезла с лица Мари, она улыбнулась и погладила Китти по голове.
– Сначала надо расчесать волосы, они совсем спутались, принять ванну, принарядиться и посмотреть, что делает Хенни. А потом немного посидеть с мамой: ей так одиноко, и ты составишь ей компанию.
– Да, да… – пробормотала Китти.
Она попыталась улыбнуться, хотя боялась, что будет выглядеть при этом ужасно: ее лицо сильно распухло от плача. Ну в самом деле, какой смысл все время реветь. Мари была права. Что изменится от того, что она будет сидеть здесь и реветь белугой?
– Я пришлю к тебе Августу, она искупает и причешет тебя.
– Да, да.
Мари еще раз крепко обняла ее и сказала на ушко, что она храбрая девочка и замечательный художник. Потом она вышла, и Китти услышала, как в коридоре она позвала Августу.
Она медленно откинула покрывало, пригладила растрепавшиеся волосы, почесалась, щурясь от ярких солнечных лучей. Все вокруг освещало яркое осеннее солнце. Интересно, а листья в парке уже пожелтели?
Китти босиком прошлась по комнате, случайно нашла халат и накинула его себе на плечи. Нет, парк стоял еще мрачно-зеленым, и только на старом дубе появилось несколько красновато-желтых листочков. Она отвернулась от окна и неуверенно подошла к мольберту, дважды прошла мимо него и нерешительно взяла в руки щетку, чтобы расчесать волосы, но тут же снова положила ее на туалетный столик. Наконец, собравшись с духом, она посмотрела на начатую картину. Что это? Весенний пейзаж где-то в Италии, она рисовала его по фотографии, которую нашла в книге.
Китти взяла новый холст и, отойдя на пару шагов, уставилась на белое полотно. Вот они. Они вырастали из белой пустоты и глазели на нее. Ящерицы и рыбы. Они толкались, сталкиваясь головами, казалось, они даже хватали ртом воздух. Серо-коричневое скопище из чешуйчатых голов и круглых выпученных глаз, смотрящих с немым укором.
Когда через полчаса Августа вошла в комнату, чтобы доложить, что она приготовила горячую ванну, Китти стояла у мольберта и рисовала тонким карандашом какие-то контуры.
– Да, да… – сказала она отсутствующим тоном.
Она даже не обернулась, настолько она была поглощена своими эскизами.
31
– Весь парк – так точно!
Густав взял голубую чашку с солодовым кофе, которую Брунненмайер протянула ему, и сделал большой глоток, после чего вытер свои светлые усы. Он отрастил их за время войны и ни в какую не хотел сбривать, даже если Августа ругалась на то, что эта «щетка под его носом» ее царапает.
– Боже мой, – сказала Брунненмайер. – Это было бы позором, Густав. Прекрасные старые деревья!
– Ну что вы! – настаивал Густав и, подхватив маленькую Лизель, усадил ее к себе на колени. Трехлетняя девочка потянулась к тарелке с ореховым печеньем, которое господа оставили прислуге, и Густав вложил ей в руку половинку:
– Соси, – сказал он. – Эти штуки жесткие, как цемент.
При этих словах повариха бросила на него неодобрительный взгляд, но она не могла не согласиться с тем, что печенье на самом деле получилось слишком твердым. Должно быть, из-за муки, кто знает, чего они там снова подмешали. Наверное, гипс или что-то в этом роде.
– Раньше на месте парка были луга и пахотные земли. А это значит, что земля тут плодородная, да и воды достаточно. Это пойменная местность.
Брунненмайер больше не было до него никакого дела. Она взяла большую миску из-под супа, которую только что помыла Ханна, и подвергла ее тщательному осмотру.
– И это называется «помыла». Открой глаза, девочка. На, помой еще раз! – Ханна молча взяла миску, поднесла ее к свету и промокнула мокрой тряпкой прилипшие к миске остатки супа. – В последнее время ты вообще непонятно чем занята! – продолжала ругаться повариха. – Две чашки разбила, за дровами не сходила, и ведро с золой стоит полное. О чем ты только думаешь?
– О своем любовнике! – тут же встряла Йордан, которая как раз в этот момент вошла на кухню.
Ханна бросила на нее испепеляющий взгляд, но ничего не сказала и продолжила тереть тряпкой миску. Затем появилась Августа с маленьким Макслом, с другой стороны в кухню вошла экономка Элеонора Шмальцлер, чтобы вместе со всеми выпить чашку послеобеденного кофе. К ним присоединился и Гумберт, он проспал три ночи почти без сновидений и даже иногда шутил.
– Где же Эльза?
Экономка быстрым взглядом окинула всех и тут же поняла, что кого-то не хватает.
– Вероятно, она сидит у себя наверху и завывает от горя, – высказала свое предположение бездушная Августа. – Потому что прекрасный доктор Мёбиус объявлен пропавшим без вести.
– Что, доктор Мебиус? – Повариха покачала Мёбиус? – переспросила повариха, качая головой. – А я всегда думала, что с врачами ничего не может случиться, ведь они не на передовой.
– Но в непосредственной близости, – со знанием дела объяснил Густав. – Лазарет располагается всегда сразу за линией фронта, чтобы раненым можно было оказать немедленную помощь. А если в него попадет граната – все, крышка!
– Будем надеяться на лучшее, – со вздохом сказала Шмальцлер. – Он великолепный врач и очень хороший человек.
Каждый налил себе солодового кофе, и печенье честно поделили на всех. Как всегда говорила экономка, они были одной большой семьей. Здесь, на кухне, они чувствовали себя защищенными от невзгод. В очаге потрескивали поленья, и они болтали и смеялись, как раньше. Какое счастье, что Густав и Гумберт снова были вместе с ними.
– Перепахать весь этот прекрасный парк, чтобы собрать урожай пшеницы и картофеля? Ты в своем уме, Густль? – засмеялась Августа. – Да для этого нужен целый полк садовников.
Густав не мог отказаться от своей идеи. Старые деревья – это хорошо в мирное время, но сейчас идет война, и нужно делать запасы не только зерна и картофеля, но и овощей и фруктов, может быть, даже кукурузы, как это делают американцы, они даже хлеб из нее пекут.
Гумберт сказал, что хлеб из кукурузы предназначен для кур, и начал кудахтать, как наседка, которая только что снесла яйца.
Мария Йордан выдала во всеуслышание, что это извращение.
– Я не выношу подобных высказываний за столом, фройляйн Йордан, – сделала ей замечание Шмальцлер. – Здесь дети, и о Ханне мы должны подумать…
В этот момент кто-то за дверью дернул колокольчик, Гумберт перестал кудахтать и пошел открывать.
– Здравствуйте, – послышался хриплый мужской голос. – Я ищу Ханну Вебер, работающую прислугой в доме фабриканта Иоганна Мельцера.
Говорящий закашлялся, наверно, он был сильно простужен. Тем не менее его вопрос прозвучал непривычно официально.
– Ты чего натворила? – Августа посмотрела в сторону Ханны.
– Тихо! – прошипела экономка. Все навострили уши, чтобы расслышать, о чем говорили в коридоре.
– Могу я спросить, с кем имею дело?
Тон Гумберта был чрезвычайно вежливым, иронию в нем улавливали только те, кто его знал.
– Разве вы не видите, что я официальное лицо? Она здесь?
– Вы
