на заре.
Правена вернулась к знакомой березе, села в удобную ямку возле корней, подобрав под себя полы плахты, и прислонилась к стволу. И заснула – сама не поняла как…
* * *
Над головой громко защелкал соловей. Очнувшись Правена сразу ощутила, как озябла. Плечи и шея затекли и болели. Не сразу сообразила, почему спит в лесу и как здесь оказалась. Купалии! Ну, она хороша: пока все веселились, забилась куда-то в чащу и там заснула! Слава чурам, что ведьмы не съели, навки не увели.
Было почти светло – солнце не встало, но уходящая ночь уже сдернула с людских глаз покров слепоты, все вокруг можно было разглядеть свободно. Едва Правена подняла голову, как в глаза ей бросился громобой – высокий ствол, сквозь дупло чернеет выгоревшая сердцевина. И она вспомнила. Унегость, Витляна…
Правена поднялась, цепляясь за добрую березу, поблагодарила ее, что сохранила в эту странную и тревожную ночь. Пошатываясь на затекших ногах, подошла к разбитому молнией дубу. Вот здесь они стояли, Витляна и ее загадочный спутник.
В яме у корней ничего не было – только груда прошлогодних, рыжевато-бурых дубовых листьев и старых желудей. Однако они не лежали ровным слоем, как лежат, когда их прибьет дождями и снегом. Кто-то недавно в них рылся. И ясно, чем рылся – вот этим суком, что лежит в шаге от ствола.
Взяв этот же сук, Правена принялась осторожно разгребать листья. Они поддавались довольно легко – их недавно тревожили. Она выкопала уже целую груду, когда сук зацепился за что-то твердое и большое. Отложив свое орудие, Правена стала разгребать холодные листья руками и наткнулась на гладкую выделанную кожу, толстую, из какой черевьи шьют.
Из этой рыже-бурой кожи, почти незаметной среди палой листвы, был сделан сверток длиной локтя полтора. Не толстый, но увесистый, вроде полешка. Правена положила его на землю и развернула.
И села прямо на разворошенные листья. Голова пошла кругом, в ушах зашумело. Перед глазами ее, ярко и резко выделяясь на бурых листьях, сияла полоса узорного золота. Взгляд упал на изображение, более живое, чем иные живые люди. Обнаженный, стройный и сильный воин в причудливом шлеме влек за собой понурую деву с распущенными волосами. Тот воин, которому и не нужны доспехи – его охраняет в битве божественная кровь и неуязвимость грядущего повелителя вселенной…
Утро после Купальской ночи наступает поздно и тянется долго. Ночевал Торлейв со своими бережатыми на Свенельдовом дворе. В самую полночь он явился на Святую гору, где пировали вокруг большого костра князь со старейшинами, отозвал Мистину в сторону и объявил: я вроде как нашел нож к тем ножнам. Мистина мгновенно понял – каким. Покинув гулянку, повел Торлейва к себе и вынул из ларя ножны, найденные на жертвеннике. К ножу Куно подошли, как родные. Прямо сейчас, ночью, что-то еще делать было не время, и Мистина только хотел убедиться, что участь Куно никому неизвестна – даже Хельмо. И успел вернуться еще выпить с боярами. Празднество создало перемирие между ним и Святославом, и даже сам князь не подавал вида, что между ним и ближайшим человеком матери-княгини есть несогласие.
Проснувшись в старой Свенельдовой гриднице, Торлейв еще некоторое время потягивался, слушая храп Агнера – тот уверенно перекрывал всех местных храпунов, как бык овец, – потом спустил ноги с помоста и вышел во двор: вздохнуть и умыться. Похмелья не было: за всеми этими делами он даже напиться на гулянье не успел, не до того было, – но от избытка приключений ощущал себя немного пьяным. День выдался серенький – в эту пору почти всегда дождь. В голове скреблись мысли о вчерашнем: убийца отца Ставракия найден и тоже убит, но повернись чуть иначе – сам Торлейв сейчас лежал бы холодным на дне Клова. А за какую вину? Только потому, что среди праздничного шума услышал женские крики, полные неподдельного испуга. Вот и вся дружба «друга Хельмо». Эх, амикус меус…
Но думать об этом не хотелось. Проснется Свенельдич, решит, что делать дальше, найдет ему какое-нибудь дело… Наутро после Купалы не с такими бы мыслями просыпаться! Но про девок он вчера даже не вспомнил и остаток ночи провел на Святой горе, где самой молодой была княгиня Прияслава.
Пока Торлейв глядел на небо и прикидывал, будет ли дождь, в ворота въехал всадник.
– И ты здесь, Пестряныч! – Радольв Вуефастич заметил его и помахал рукой. – Будь цел.
Он сошел с коня и снял довольно внушительный короб.
– Что, как воевода? Спит еще? У меня к нему дело. Пойдем со мной, а? А то, боюсь, убьет меня, ты хоть заступишься.
– С чего это ему тебя убивать? – удивился Торлейв. – Ты-то здесь при чем?
– Выкуп я ему привез. Да примет ли еще…
– Выкуп? Так она же…
Торлейв задумался. Нет, все верно: Витляна вернулась домой вместе с Величаной, Лютом, его младшей женой Перемилой и старшими детьми, уже достаточно взрослыми, чтобы не потеряться в темноте и суете. Он ее видел. За что же выкуп?
– Сходи к нему, – попросил Радольв, которому явно было не по себе. – Может, уже не спит. Скажи, я, мол, кланяюсь…
«Ты как будто убил кого!» – подумал Торлейв, но вслух говорить не стал: при таких делах, помня, где в лесу спрятан труп Куно, шутить об этом не хотелось – как бы не угадать.
Мистина проснулся легко: вчера почти не пил, зная, что сегодня понадобится ясная голова. Бодрый и деловитый, он вышел в гридницу, где проснувшиеся хирдманы понемногу похмелялись пивом и где ждал Радольв. Поздоровавшись, тот раскрыл свой короб и выложил на стол нарядный шелковый кафтан, серебряную чашу и три витых серебряных же обручья.
– Это тебе, Мстислав Свенельдич, от отца моего. Чтобы не держал обиды. Не спрялась наша пряжа. Брат мой меньшой, Унегость Вуефастич, вчера судьбу свою сыскал, жену нашел и домой привел. Это Явислава, Будомирова дочь, Остроглядова внучка. Уж коли им так боги велели… Купальская ночь судила. Отец тебе кланяется, просит обиды не держать, дары принять ради нашего уважения. А коли мало, так мы еще добавить готовы.
Уразумев эту речь, Мистина помолчал, потом расхохотался.
– Ну, Вуефаст, хитрый старый кабан! Не сам ли он Остроглядову внучку по кустам ловил, чтобы Гостятино обручение разорвать?
– Землей-матерью клянусь: мы не ведали, сами удивились! – Радольв развел руками. – А только меньшой под утро домой с ней пришел, кланяются, так, мол, и так: вот жена моя, Явислава, примите, жалуйте.
– Она давно на
