– Просто почувствовала, и все… Какая разница? Я знала… Я слишком привязана к тебе. Но по этой причине тебе не следует так пугать меня впредь. Ты поступила очень дурно, Онорина!
Девочка удрученно повесила голову. До нее постепенно доходило, что за коленце она выкинула. Однако она никогда не забывала о любопытстве, если для него появлялась хоть какая-то пища.
– Кто тот господин, которого ты звала во время вьюги?
Выходит, Анжелика произнесла его имя в полный голос?
– Аббат Ледигьер – ангел, который спустился с неба при твоем рождении.
– Выходит, ангелы есть повсюду?
– Да, повсюду, – пробормотала Анжелика, чувствуя, как тают ее силы.
Наконец они вышли туда, где извивалась под снегом тропинка, ведущая к калитке, через которую она выбежала на поиски Онорины. Еще несколько минут – и они очутились посреди двора, кишевшего народом, поскольку все спешили воспользоваться внезапно наступившей передышкой, чтобы доделать прерванные вьюгой дела.
У Анжелики не было ни малейшего желания разговаривать и отвечать на вопросы, поэтому она прошла по двор с таким видом, что никто не осмелился к ней обратиться. Все лишь успели заметить, с каким строгим лицом она ведет за руку Онорину, одетую, как мальчик, и несущую за уши белого кролика.
Войдя в дом, она бросила взгляд на часы, но те, как видно, остановились, иначе она сообразила бы, что все приключение заняло не более получаса.
Добравшись до своей комнаты, она рухнула в кресло с высокой спинкой. Дочь вскарабкалась ей на колени. Анжелику придавила небывалая усталость, с которой не мог бы справиться ни длительный отдых, ни даже сон. Оставалось ждать.
Произошло нечто необычное. Пока она еще не знала толком, что именно, и не спешила ликовать. Ведь она не забыла, что «чудеса» случаются только тогда, когда в бой с силами добра вступают равные им силы зла.
Неужто снова завязалась невидимая глазу битва?
Мало-помалу чувство разбитости прошло, и на смену ему пришла радость от того, что она сжимает в объятиях Онорину, живую и невредимую, что она вовремя настигла ее, что какая-то неведомая сила своевременно подала сигнал тревоги и предотвратила трагедию.
– Что ты собиралась сделать с этим кроликом?
Онорина колебалась. Вероятно, она просто не знала, что ответить. Из нескольких возможных объяснений она выбрала наиболее выигрышное:
– Я хотела принести его Глорианде и Раймону-Роже… Но раз он всего один…
Им всегда подавай всего по два! До второй ловушки было далеко, а я и так не могла разобрать, куда идти…
Не дождавшись от матери ответа, она возмущенно воскликнула:
– Я делаю все, что могу, лишь бы доказать тебе, как я их люблю, я ты мне не веришь!
– Я тоже делаю все, что могу, чтобы доказать тебе, как я тебя люблю, а ты упорно отказываешься мне верить, – откликнулась ей в тон Анжелика.
Онорина проворно соскользнула с ее колен. Грусть, звучавшая в словах матери, тронула ее до глубины души. Заглядывая ей в лицо, она схватила ее за руки и произнесла важно, как привыкла говорить, делая наставления близнецам:
– Вот и нет! Я верю тебе, бедная моя мамочка, теперь я тебе верю. Ты прибежала за мной в такую страшную вьюгу, как тогда – за той безмозглой собачонкой… Если бы не ты… я бы не нашла дорогу назад.
Это признание стоило ей немалых сил. Задохнувшись, она уткнулась взъерошенной головкой в материнские колени и долго не поднимала лица. Она вспоминала гордость, охватившую ее, когда она обнаружила в ловушке кролика.
Но что за ужас начался вскоре после этого, когда она поняла, что снег вот-вот завалит ее с головой и что на этот раз она уж точно – точно! совершила непростительную глупость, и ей оставалось лишь отчаянно бороться с яростью вьюги, сознавая тщетность борьбы…
«Как хорошо у нас дома! – думалось ей в те минуты. Ей хотелось во что бы то ни стало вернуться домой. – Там так тепло! А ты, мамочка, все ждешь меня…
Никогда, никогда больше я не пойду проверять эти ненавистные ловушки!..»
Она чувствовала, что сама природа, с которой она до сего времени как будто находилась в союзе, предала ее. Снег – оказался таким несносным, а потом таким страшным… Какое облегчение, какое счастье – услыхать неожиданно это «Онн!» и увидеть мать, спешащую к ней сквозь метель…
Она надолго застыла, обуреваемая воспоминаниями и новыми чувствами. Потом она резко подняла голову и широко улыбнулась.
– Я очень довольна! – объявила она. – Ведь теперь я смогу уйти по-настоящему. Раньше у меня на это не хватило бы смелости.
– Что еще она нам преподнесет? – сказала Анжелика вечером, обращаясь к мужу. Она только что поведала ему о поступке Онорины, покинувшей форт с намерением испытать долю охотника и добыть для Раймона и Глорианды мехов.
Кстати, миленькое объяснение!
– Она устроила испытание собственным силам и храбрости, – сказал он, после чего, сменив тон и перенеся все внимание на Анжелику, с нежностью добавил:
– И любви своей матери.
Теперь ситуация была иной: теперь она, его возлюбленная, его загадочная, бесценная жена, примостилась на коленях мужа.
Он чувствовал, как это эгоистично – любить ее за слабость, делавшую ее такой близкой, такой доступной. Ему очень бы хотелось подбодрить ее, но он знал, что вряд ли добьется успеха.
Анжелика говорила ему, что Онорина дала торжественное обещание никогда больше не убегать. Однако выпустила же она отравленную стрелу, сказав:
«Теперь я смогу уйти по-настоящему!»
Прижимая Анжелику к себе, Жоффрей, слегка покачивая ее, старался силой своих объятий наделить ее частичкой силы, которая позволяет могучим мужчинам вступать в бой и не уклоняться от рукопашной, предвкушая испытание отваги и не страшась боли и горечи, так тревожащей женскую душу.
– Судьба, судьба… – приговаривал он. – У каждого она своя. Этому ребенку суждено прожить свою судьбу. Мы не можем сделать этого за нее. Помочь другое дело…
Однако он знал, что она, подобно Онорине, не удовлетворится и не утешится его словами.
Женщины… Как их постичь? Они вечно ускользают… Трубадуры не все сказали, не всему научили…
Прошло несколько дней, наполненных ожиданием, во что выльются намерения Онорины и что еще взбредет в эту взбалмошную головку. Прочие заботы форта отошли на задний план.
Как-то вечером конюший Янн Куэнек явился к ним и, стараясь сохранить серьезное выражение лица, сообщил, что Онорина «просит аудиенции».
– Что еще она придумала? – с беспокойством произнесла Анжелика.
Мать и отец встретили гостью с подобающей моменту серьезностью. Она предстала перед ними в праздничном облачении.
– Я хочу уехать, – объявила она. – Мне нужно предпринять кое-что серьезное в других краях, а к этому надо готовиться. Я хочу поехать в Монреаль к мадемуазель Буржуа, чтобы научиться чтению и пению, потому что здесь это у меня никогда не получится.
