словно дикая птица. Ну что, распечатать письмо? Или сразу бросить в огонь? Просто встать, отодвинуть чайник, поднять железным крючком затворку, и все исчезнет в языках пламени. Не останется ни письма, ни сожаления, ни надежды.
Однако вместо этого она посмотрела на обратную сторону письма – на адрес отправителя. Он был написан кириллицей, и при попытке прочитать его получалась бессмыслица – «zpuzopuu» и «wykob». Но город был написан русским шрифтом и латиницей: «Петроград».
Она вытерла глаза и всхлипнула, но плакать сейчас не было никакого смысла. Что случилось, то случилось. Она убила ребенка, ребенок Григория был мертв. Как объяснить ему это? Эх, уж лучше бы он не посылал ей это письмо.
Наконец она взяла нож и распорола конверт. Письмо состояло из оторванного куска разлинованной бумаги, сложенного посередине. В нем лежала купюра.
Моя любимая Ханна. Я приехал из Цюриха в Петроград по железной дороге четыре дня назад. Мой родители и семья здоровы и счастливы. Приезжай в Петроград, я тебе жду. Бери рубли и покупай билет на поезд. Я люблю тебя. Григорий
Было ли это кем-то написано за него латинскими буквами? Она несколько раз перечитала короткие предложения, прежде чем поняла их смысл. Значит, ему удалось бежать в Швейцарию, а оттуда он переправился в Петроград. Он написал ей уже через четыре дня после приезда на родину. И даже прислал деньги. Она рассматривала рублевую купюру, серую бумагу, на которой была изображена богато одетая женщина. Она была красивой и молодой. На ее голове была корона с вуалью, в руках она держала щит и меч. Наверно, это была царица? Но говорили же, что они прогнали царя. Слева от царицы было напечатано число. Единица с тремя нулями. Тысяча рублей. О боже – сколько же это было в рейхсмарках?
На лестнице кто-то кашлянул, и она поспешила засунуть обратно в конверт купюру и письмо. Вода кипела довольно долго, и теперь чайник выплевывал на плиту капельки, которые, шипя, превращались в пар. Гумберт вошел на кухню, еще раз кашлянул и дважды чихнул.
– Эти ковры… такая пылища… фу, отвратительно… – пробурчал он. – А глотка кофе не осталось?
Ханна торопливо сунула письмо в карман фартука и поспешила наполнить кипятком приготовленный чайник. Наконец она налила в чашку кофе и пододвинула ее Гумберту.
– Вот возьми… Сахар рядом.
– Спасибо тебе…
Пока он дул на горячий напиток, она поставила на поднос кофейник и тарелку с бутербродами с ливерной колбасой и собралась отнести его господам.
– Вот, – сказал Гумберт, нагнувшись. – Ты что-то потеряла. – Она испуганно поставила поднос на кухонный стол и взяла из рук Гумберта скомканное письмо. – Что, из России? – спросил он.
Гумберт был не такой, как все. Он нравился Ханне. Когда полицейский заподозрил ее и она чуть не умерла от страха, Гумберт ее спас. Она никогда не забудет этого.
– Да, – тихо ответила она.
Гумберт посмотрел на нее:
– От Григория?
Она кивнула, сделала глубокий вдох и попыталась разгладить скомканную бумагу.
– Он хочет, чтобы я приехала к нему. Даже прислал деньги. Тысячу рублей…
Гумберт с изумлением рассматривал смятую купюру.
– Это много?
Ханна пожала плечами.
– Я все равно не могу к нему поехать.
– Почему не можешь?
Она сглотнула, не зная, стоит ли ему говорить. Конечно, он давно обо всем знал. Все знали.
– Ребенок, – сказала она. – Потому что я сделала аборт. И потому что доктор сказал мне, что я больше никогда не смогу иметь детей.
Гумберт с жалостью посмотрел на нее, потом покачал головой.
– А может, это совсем не так.
Ханна грустно улыбнулась. Да, возможно, доктор ошибся. Только ребенок, он был мертв, некрещеная душа. И это был страшный грех. Нет, она не может поехать к Григорию в Петроград. Что на это скажет его семья?
– Если хочешь, я отдам тебе тысячу рублей, Гумберт. Ты можешь обменять их и на эти деньги поехать в Берлин.
Он рассказал ей о Розе Менотти. Только ей. Под большим секретом.
– Нет, ни в коем случае, – отказался он. – Это твои деньги, Ханна.
– Но они мне не нужны. Ты что, хочешь, чтобы я бросила их в печь?
Он беспомощно развел руками и выругался.
– Какая же ты глупая. Неужели ты его не любишь?
Ханна схватила поднос и резво подняла его со стола.
– А это больше не имеет значения! – бросила она, выходя из кухни.
37
– Господь воскрес! Аллилуйя! Идите же с миром.
В переполненной до предела церкви прозвучало пасхальное послание, после чего сразу заиграл орган, и прихожане поднялись со скамеек, чтобы направиться к выходу.
Скамья для семьи Мельцеров находилась впереди, близко к алтарю, что было привилегией, предоставляемой уважаемым семьям. Однако при выходе из храма первые становились последними, как гласило благочестивое изречение, и когда причетник не открывал боковую дверь, Мельцерам приходилось долго ждать, чтобы выйти наружу. Приготовившись к терпеливому ожиданию, они поздравляли друзей и знакомых и желали друг другу радостного праздника святой Пасхи, а Роза Кникбайн занимала близнецов, чтобы те не раскапризничались. Додо начинала плакать каждый раз, как под свод храма поднимались первые струйки ладана. Китти предпочла отказаться от пасхальной мессы и осталась с Хенни, так как у малышки поднялась температура.
– Куда же подевался наш верный паладин? – с легкой иронией поинтересовался Иоганн Мельцер.
– Клиппи пошел за машиной, потому что хочет подъехать прямо ко входу, – сообщила Элизабет. – Беспокоится, как бы мы не простудились.
– Он такой милый, – вздохнула Алисия. – Непостижимо, что Аманда так подло обошлась с беднягой.
– Адель, мама. Ее звали Адель, – поправила ее Элизабет.
– Верно, Адель. Боже мой, Лиза. Тебе надо снова отрастить волосы.
– Мама, ну пожалуйста!
Элизабет была в темной шляпке в форме горшка, из-под которой выглядывали короткие волосы. «Нет, – подумала Мари, – все-таки эта новомодная прическа смотрится на ней не так шикарно, как на Китти». Себастьян тоже, по-видимому, был не в восторге. Хотя он и выступал борцом за прогресс человечества и народное правление, в делах приватных все же оставался непримиримым консерватором. Женщина не должна быть «экстравагантной», она должна оставаться совершенно «естественной»: длинные волосы, длинная юбка, нежная душа. Такому созданию, как женщина, возбраняется курить, это вульгарно. Он был также решительно против губной помады и лака для ногтей.
– Мы сейчас попробуем пройти. – Мари несла на руках ревущую Додо. – Моей девочке нужен свежий воздух.
– Что ей нужно? – переспросил Иоганн Мельцер, не расслыша ее слов из-за громкой органной музыки.
– Свежий воздух! – громко произнесла Мари.
Она испуганно огляделась, потому что в этот самый момент орган замолчал и ее слова эхом разнеслись по всему церковному пространству. На нее устремились досужие взгляды прихожан. Госпожа директор Вислер спросила, не заболела ли малышка.
– Нет… это из-за ладана. Каждый раз, когда…
Мари не договорила, потому что на выходе из церкви возникла суматоха. Толпа продвигалась к дверям, не обращая внимания на обоих причетников, собирающих пожертвования, но кто-то, похоже, протискивался мимо
