потому, что сердце его уже было занято деньгами. И видя в Дэвиде многообещающего юношу, натаскивал его как натаскивают породистого щенка на лисицу, вот только на деньги. Но лишь до определенного момента. Дэвид и впрямь первое время служил ему так искренне и так самозабвенно, выполняя и предугадывая любые его прихоти и желания, пока не понял, что все бессмысленно и бесполезно. Никогда тот не оценит и не полюбит его больше, чем любит он деньги. И осознание своего одиночество, того, что в жизни надеяться можно лишь только на себя, не только не сломало его, но и закалило. С этого момента, используя положение дяди, Дэвид, стал работать на себя. И в скором времени, способами, о которых в приличных местам не принято говорить, а если и говорят, то сокращают до рассказа: «был пени, я подумал, стало два, глядишь и сколотил себе весьма приличное состояние».
И как только, он это сделал, став полностью независимым, он закрыл эту дверь, оставив ненавистного капризного старика исходить желчью и злостью. Он не желал быть пленником ни обычаев, ни земли, ни людей, всю жизнь он будто на цепи служил и принадлежал кому-то, и единственное чего он желал это свобода. Свобода от обязательств, свобода от семьи, свобода от долга. И наконец, он получил ее.
Потом он встретил Стефани, сильную, независимую, расчетливую, и словно посмотревшись на себя в зеркало, принял решение, быть с ней, но скорее не из любви к ней, а из любви к себе. Но с самим собой быть не легко, и прожив вместе всего только год, как только пыл страсти поутих, и два потребителя не имея возможности поглотить друг друга, и не зная при том, что дальше друг с другом делать, без ущерба для сердца и чувств, также легко, как встретились приняли решение расстаться, сохранив при том истинно британский брак, союз не из любви, а брак контракт, основанный на выгоде и пользе для двоих. Брак врозь, но все же вместе.
Назавтра Анна, весь день подспудно старалась ненароком встретиться с Маршаллом. Она знала, что скорое он уедет, и потому, где-то в глубине души, если обратиться к желаниям и чувствам, испытывала сожаление и грусть. Все же он единственный человек, проявивший к ней интерес в этом доме, и это не могло не заставить откликнуться ее одинокое и истосковавшееся по любви сердце.
Она с удивлением обнаружила, что Сессиль покинула дом с самого утра, она не знала, что случилось за ночь, и даже предполагала, что Маршалл также мог покинуть виллу, но к своему изумлению обнаружила, что он все еще здесь. Анна рассчитывала, что увидев ее, он окажет ей знаки внимания, взором или улыбкой даст понять, что все, что случилось вчера имеет смысл, но когда они встретились случайно в гостиной, он лишь церемонно поздоровался с ней, так холодно и так отстраненно, будто они и вовсе не были знакомы, и это сбило ее окончательно с толку. Она ведь сама просила оставить ее в покое, но добившись своего, отчего-то почувствовала обиду и разочарование. Но, не желая разбираться ни в себе, ни в своих чувствах, тем более после его холодного приветствия это казалось уже бессмысленным, попробовала оставить все мысли о нем.
Но день, начавшийся со странностей, странностями и продолжился, спутывая и без того беспорядочные мысли Анны. Один за другим в действительность врывались события не свойственные и не характерные для привычного и спокойного уклада ее жизни.
После обеда появилась мадам Жикель, и к ее удивлению, объявила, что они с месье Жикелем отправляются в Ниццу вновь, и берут с собой Матье.
Анна спросила, должна ли она сопровождать их. И вопрос тот был лишь из учтивости, формальности ради, так как она всегда ездила с ними, куда бы они не отправлялись, если с ними был Матье, потому как мадам Жикель, казалось, едва ли знала как управляться со своим же ребенком, а если когда — то и знала, то давно утратила сии врожденные инстинкты. Но к величайшему удивлению Анны, мадам ответила отказом, и сказала, что в ее поездке с ними нет нужды.
Окончательно сбитая с толку Анна, конечно же, не посмела задавать вопросы, хотя из любопытства и ради понимания, должна была знать, что происходит. Но такова роль прислуги, принимать любые капризы хозяев как данность и не проявлять чувств, свойственных человеку свободному.
Хозяева отбыли, вслед за ними отбыл и Дэвид.
Вилла опустела, укрыв тишиной, будто чехлом от пыли это когда-то живое и шумное, а ныне погрузившееся в сон, место.
Ей казалось, будто ее здесь забыли, а может намеренно оставили как уже отслужившую и ненужную вещь. Впрочем и тот и другой вариант был не далек от истины.
Прислуга открыла все окна, желая проветрить и впустить солнце, чтобы просушить местами прохладные и влажные места на вилле. Все были заняты делом, кроме Анны.
Прослонявшись на вилле до самого вечера, и так и не дождавшись ни хозяев, ни Маршалла, она с грустью осознала, что за годы работы, настолько привыкла прислуживать кому-то, что отними это единственную повинность в ее жизни, то вмиг наступит пустота, потому как, что делать наедине с собой она уже не знала, да и разучилась. Сто раз она прошла мимо пустой комнаты Дэвида, пытаясь понять уехал он навсегда, или вернется, но так и не решившись зайти осталась в неведении, в глубине души страшась его отъезда навсегда и лелея надежду, что он все же остался.
Мадам Жикель, уезжая не сообщила когда они вернутся и куда они отбыли, так что воображение Анны рисовало страшные картины как ее здесь забыли на целый месяц, на год или навсегда. И что теперь ей с жизнью делать?
С тоски она решила не идти на пляж, так что поужинав с прислугой, Анна отправилась к себе в комнату, и так и не найдя чем заняться вечеров, решила лечь пораньше.
Открыв окно, она впустил жаркий знойный, нагретый за день вечерний воздух в комнату, и, раздевшись, оставшись лишь в одной легкой ночной рубашке, легла на спину, и не желая спать, начала предаваться самым неблагодарным мыслям, мыслям о будущем.
Анна не знала как долго она вот так пролежала без сна. Ах, если бы луна была видна из окна, может хотя бы она скрасила ей одиночество, этот холодный бездушный серебряный спутник с лицом скорбящего о скоротечности бытия святого. Но в маленькой коморке прислуги тьма, а в окне лишь бесплодный
