из которой то и дело вырывалось адское пламя, она едва не потеряла сознание, поняв, что все кончено, что он погиб, как вдруг на пороге показался Дэвид, почти несущий на руках Хуго, тот с трудом волочил ноги, и все же был жив и в сознании.
Эдельтруд увидев мужа вскрикнула и тотчас кинулась к нему, и плача и рыдая, но уже от радости за его спасение.
Анна же не обратила на них никакого внимание, она немигающим взором смотрела только на него, на Дэвида. Он закашлялся, криво улыбнулся ей в ответ, затем согнулся пополам, тяжело сплюнул, с трудом пытаясь отдышаться.
Она не сдвинулась и с места, просто стояла, недвижимо сцепив руки в замок и смотрела на него. Как вдруг Анна заплакала. Так горько и так по-женски. И в этих слезах была заключена и женская сила, и женская слабость. Он подошел и обнял так крепко и так нежно. Подняв глаза, она удивленно посмотрела на него. Ни ресниц, ни бровей, весь в поту и черной саже, он одновременно представлял собой зрелище как героическое, так и до смешного нелепое, как черт, только вылезший из адского пламени, и не зная как себя вести в этой странной ситуации, вдруг неожиданно для самой себя Анна рассмеялась, почти истерическим, громким и тревожным смехом.
Она думала, что после этого он оттолкнет ее и обидеться, но он тоже засмеялся в ответ, и неожиданно произнес:
— Сам от себя не ожидал. К старости стал храбрецом.
— Вы могли погибнуть, — укоризненно сказала Анна, содрогаясь от одной лишь мысли, что могло произойти, и перед ее взором возникло его бездыханное тело, и в ужасе от увиденного в ее воображении она сомкнула глаза и прижалась к его груди.
— Но не погиб, — спокойно ответил он и в его твердом голосе, было столько уверенности, что мир вокруг нее в тот же миг приобрел равновесие, а под ногами клочок твердыни в океане зыбучих песком тревоги и неизвестности.
Прибыли пожарные. Бегло рассказывая им что случилось, Остеррайхи глазами искали своего спасителя, но ни его, ни его спутницы уже не было.
К тому времени как они подошли к вилле Святой Камиллы, пожар у Остеррайхов был уже почти потушен. Неожиданно подул ветер, сильный, и настойчивый, он принес с собой горький запах огня и пепла, и сладкий запах ночной мимозы. И только волею судьбы он не начался раньше, тем самым спася всех от неминуемой гибели в огне, случись обратное.
Все чувства обострились, и словно были оголены этой ночью. Остановившись перед парапетом, Дэвид хотел было заговорить, но Анна не дала ему произнести и слова. Она сомкнула руки на его шеи и прильнула губами к его губам.
Не было ничего в этой жаркой ночи, кроме него и его разгоряченного тела. Она не вспоминала о прошлом, не думала о будущем, все ее сознание было только здесь и сейчас, и неистовый физический голод завладел ее телом и разумом. Той ночью в нем было все, что она мечтала увидеть в мужчине, и храбрость, и силу, и нежность и спокойствие, и словно желая взять взаймы все эти качества, которых так недоставало ей, она прильнула к нему так близко и так неистово, и было в том жесте и отчаяние и надежда.
Он склонил ее собою как тонкую и трепетную ивовую ветвь, а ее пальцы в безлунной ночи, скользили по его смятой и влажной рубахе, как по белым клавишам пианино, в неистовом желании музыкой тела, передать, как сильно она желает его, и как страстно он нужен ей. И он был тем, что желает женщина, свирепым и неистовым, жадным и неукротимым, не сомневающимся и не колеблющимся, но трепетным и нежным. И Анна отдалась ему с той обреченность и безысходностью, как если завтрашний день для них не наступит никогда, а ветром принесенный пепел, словно снегом укрывал их головы, когда руки, и губы сплетались так жадно и так неудержимо, забыв себя и свое имя.
Перед глазами красные скалы, покрытые курчавой порослью зелени стыдливой, а в ногах, бьется и трепещет безбрежный и бескрайний океан, и дорога, уносящая в неизвестность будущего.
Анна посмотрела на Дэвида, его правая рука лениво покоилась на руле, а в левой он держал сигарету, время от времени поднося ее к губам, затем он зажал ее между зубами, а левым глазам прищурился, ослепленный ярким лучом полуденного солнца, отчего стал походить на хитрого, коварного и повидавшего не мало пирата.
Она украдкой улыбнулась, и посмотрела на море, то приближающееся, то удаляющееся, то остающееся далеко позади в серпантине дороги, но вдруг нахмурилась и поджала губы.
Перед ее глазами всплыла картина отъезда с виллы. Презрительный взгляд мадам Жикель, удивленный, снисходительный и оценивающий месье Жикеля, скользнувшей по ее груди и лицу, словно говорящий: неужели я что-то просмотрел, и растерянный малыш, грустный и расстроенный, но лишь оттого, что у него забрали его любимую игрушку. И радость любовных чувств, смешанная со стыдом, оттого что ее забирали из дома Жикелей, как бедную сиротку из приюта, как забирает опекун иль, благодетель, великодушный, однако же чужой и едва знакомый хозяин.
— Ты в порядке Энн? — спросил Дэвид, не глядя на нее.
— Да все прекрасно, — смутившись ответила Анна, будто ее застали врасплох, и, не желая выдавать смятение чувств, обуревающих ее в этот момент, она небрежно откинула с лица волосы, и, посмотрев на него открыто улыбнулась. И в этой улыбке был вызов. Смотри же, я безоружна и в твоей власти, посмеешь ли ты обидеть меня, когда я так открыта перед тобой, знакомый незнакомец.
Дэвид повернулся в ее сторону, и сказал, угадывая ее страхи:
— Все будет хорошо, тебе не о чем переживать.
Что значила эта фраза? Знал ли он, о чем действительно думает Анна и что ее тревожит? Да и хотел ли знать? И что значит это «хорошо»? И будет ли «хорошо» для Анны, то, что он для себя считал хорошим. Анна не решилась расспросить его об этом, Да и что толку, он все равно не ответит. А может она не спросила, потому что боялась услышать ответ?
Остановились они в самом роскошном, и в самом удобном расположенном отеле Ниццы — Руль, в бухте Ангелов с видом на Английский бульвар, и казино де ля Жете.
Они не обсуждали будущее, не говорили о прошлом, казалось, все, что его интересует это здесь и сейчас. И она принимала с какой-то смиренной радостью его правила
