князя в плен – ты победила. Если он пробьется к выходу – я победил. Прыгать через другого нельзя. Если один мой оказался между двумя твоими – мой убит. И наоборот.
Правена старалась сосредоточиться на объяснениях, боясь показаться глупой и непонятливой. Сознание своей невольной дерзости мешалось в ней с недоумением. Кто она такая, чтобы нападать на Мстислава Свенельдича и отбирать у него княжий стол, коего он в ее глазах был почти законным обладателем? И зачем он тратит здесь с ней время, наверняка имея кучу более важных дел? Тем более теперь, когда Хилоусов меч перешел в его руки?
– Верьяну не надо знать, ради чего мы встречались, – сказал вдруг Мистина, видя насквозь ее мысли. – Еще какое-то время надо здесь провести, тогда ему все будет ясно.
«Что ему будет ясно?» – хотела спросить Правена, но встретила его взгляд… и у нее загорелось лицо.
– Он не знает, кто ты такая, – успокоил ее Мистина. – Но что бы он ни думал, болтать о моих делах не станет. Просто не хочу, чтобы в такое время неспокойное он сам себе вопросы задавал. А для чего мне девка молодая – это всякому понятно.
Правена не поднимала на него глаз, стараясь одолеть стыд. Как она выйдет отсюда и взглянет на этого Верьяна, который думает, что она явилась сюда со Свенельдичем блуд творить?
А если кто-нибудь из своих как-то проведает?
– Да не жмись ты! – снисходительно и почти ласково сказал Мистина и слегка коснулся ее руки. – Даже если слухи пойдут – я заплачу́. Это же мелочь перед тем, что есть на самом деле. – Он мигнул в сторону Хилоусова меча, который так и лежал между ними, на лавке у стены. – Иногда приходится отщипнуть кусочек даже от своей чести, чтобы худшей беды избежать.
Правена не ответила. Она не могла точно знать, о чем он говорит, но знала его сложную славу, в коей было густо намешано и доброго, и дурного. Сколько людей в Киеве и по всей земле Русской – да и за пределами ее – и проклинают, и прославляют его! Одни считали Мстислава Свенельдича великим мужем, победителем Греческого царства и спасителем русской чести. Другие поносили как изменника, намекали на его связь с княгиней Эльгой: они, мол, Ингвара при жизни обманывали и после смерти позорят, а жену свою Уту, Эльгину сестру, он услал за тридевять земель, чтобы, мол, не мешала… Его люди, мол, на новых погостах сидят, куда древляне дань свозят, а до княжьей казны едва половина от того доходит. Как отец его был богаче князя, за то и пострадал, так и сын по той же дорожке идет. Хотя бы часть этого, как Правена знала из разговоров своих родителей, было правдой – и хорошее, и дурное. Но ей не по уму его судить. Такие люди лучше знают свои пути, чем бабы на торгу, что берутся им заглазно указывать.
И даже заплатить серебром за ее якобы порушенную девичью честь, если будет надо, для него – мелочь, как вот эту шишку передвинуть…
– Давай, ходи, – велел Мистина. – Нападай на меня. На мой престол и на двери твоим вставать нельзя.
Боги, только бы ей выпутаться из всего этого поскорее! Хотела бы отдать меч и бежать со всех ног в свою привычную жизнь, но приходилось терпеть – и именно эта необходимость терпения кое-что открыла ей о той жизни, которую Мистина вел почти с отрочества. От нее ничего уже не зависит, так нечего и дергаться, решила Правена и сосредоточилась на игре. Пусть Свенельдич не думает, что перед ним сидит улиха беспамятная…
Свергнуть Мистину с престола Правене не удалось, хотя она увлеклась и очень старалась. Мистина улыбался, глядя, как она входит в боевой раж. Явно желая Правене победы, каждый раз показывал ей, где она ошиблась, и предлагал подумать, как было бы сделать лучше, но возвращаться на прежнее место не разрешал. И с каждым таким случаем Правена ощущала, что делается умнее, как будто легкие движения над доской его руки с золотым витым браслетом прямо вкладывают новый ум ей в голову. Чувство этого приобретения было так драгоценно, что проигрыш не оставил ни малейшей досады. В самом-то деле – не ей таких людей с престола свергать. Хотя желающие нашлись бы…
Когда пришла пора прощаться, Мистина сам вывел Правену на крыльцо, проводил до погреба, помог спуститься, довел до лаза, заглянул в него и убедился, что дневной свет виден – другая сторона не закрыта.
– Благо тебе буди, девушка. – Он прикоснулся к ее плечу, а потом наклонился и поцеловал в висок. – Ничего не бойся. Главное, не проболтайся, и все скоро уладится. Я о тебе не забуду.
Не зная, что сказать, смущенная Правена поклонилась и нырнула в лаз. Прикоснулась к щеке, еще помня ощущение его бороды на коже. Это приятно волновало, как будто мимолетный поцелуй из самой просто девушки сделал ее особенной. Мстислав Свенельдич годился Правене в отцы, он и был отцом ее подруги-посестримы, но, стоило ей поневоле, на миг осознать, что он не старик, а мужчина, еще далекий от срока утраты сил, сердце екнуло от ощущения его привлекательности. Слава чурам, что она настолько моложе, иначе эта красота и могущество сокрушили бы сердце вдребезги.
Пробираясь обратно на двор Улеи через темноту лаза, Правена меньше всего думала о страшных сказках. Она избавилась от Хилоусов меча – это принесло облегчение, но покоя не было. В душе бродили непонятные, но яркие чувства; за время игры в тавлеи она ощутила себя почти ровней Свенельдичу, как если бы была его родной дочерью, и теперь сама себе казалась больше, как будто выросла на голову. Никакие похвалы и награды не могли так поднять человека в собственных глазах, как ощущение равенства, которое Мистина умел внушить почти без слов. Это уже была награда, раз уж серебряных колечек она не попросила. Но молодая девушка, более скромная, чем тщеславная, чувствовала себя так, будто ее поднял вихрь и несет на крыльях куда-то в тревожную синюю высь.
Знать бы, куда принесет. Мистина сказал, все скоро уладится, и Правена верила ему, но в душе крепло убеждение: так, как прежде, уже не будет. Сама она изменилась от этих невольных приключений и выросла из своей обычной жизни, как выросла из рубашек, которые носила десять лет назад.
Вернувшись в Киев – к полудню второго дня после отъезда из Витичева, – Торлейв, не заходя домой,
