замысловатым, гобелены более богатые, сложные и яркие.
Коллин Гудрич действительно был богатым человеком, и его семья
всегда заботилась о том, чтобы все знали об их статусе. Его отец один из тех
соседних лордов, которые закрыли глаза на все, что мой дядя сделал с моим
отцом. Он проигнорировал просьбу отца о помощи, когда мой дядя впервые
прибыл со своей армией и необоснованными требованиями. Хотя мой отец
никогда не говорил, почему Гудричи не пришли к нам на помощь, я
догадывалась, что это было связано с давнишней их ссорой, на почве того, что он не согласился на брак между мной и Колином.
Когда мы уселись за стол, Колин завел оживленную беседу с гостями и
попытался включить в нее и меня. Я познакомилась с его сестрой, в которой
узнала леди, ехавшую в том отряде, когда я напала на них. Я не понимала, как сильно нервничаю, пока к середине обеда мое сердце, наконец-то, не
стало потихоньку успокаиваться.
Но я не смогла по достоинству оценить ни блюдо из павлина: его
сначала приготовили, а потом обратно воткнули перья; ни выпечку в форме
миниатюрного замка. Все то время, пока я ела павлина, жареных лебедей, гусей, цаплю, у меня перед глазами стояли Тэтч, Бульдог и другие люди, которые сейчас собрались вместе в холодном осеннем лесу с урчащими от
голода животами. И ополаскивая руки в чаше с водой, подносившую
кувшинщиком между блюдами, я не могла заставить себя не смотреть на них, очищенных от грязи, которая стала частью моей жизни, и не вспоминать при
этом о том, как мы обычно пожирали каждый кусочек еды и облизывали
наши грязные пальцы. Тепло, смех, нескончаемые блюда с едой окружали
меня и вызывали головокружение от воспоминаний о моей прежней жизни, из которой я была так жестоко вырвана.
Боль в моем сердце нарастала. Если бы только мой отец был менее
доверчивым... тогда, возможно, он был бы еще жив, и я сидела бы в своем
парадном зале и обедала с ним. Слезы жгли глаза.
Я оттолкнулась от стола и встала. Коллин прервал свой разговор с
соседом по столу и повернулся ко мне, нахмурив брови.
– Мне нужно подышать свежим воздухом, – сказал я. – Прошу меня
извинить.
Не дожидаясь его разрешения, я выбежала через боковую дверь.
Измученный мальчик – поваренок указал мне в направлении кухни, через
которую, как я поняла, я смогу выйти. Я шагнула в оживленную кухню, не
обращая внимания на взгляды слуг, которые тут же перестали мешать, резать
и колоть, изумленно наблюдая за моим бегством. Скользя по следам крови
смешанной с перьями и внутренностями дичи, еще не съеденными собаками, с влажным лбом от жара двух каминов, я, наконец, вырвалась на свободу, и с
удовольствием подставила лицо прохладному вечернему воздуху. Нырнув в
темноту сада и огорода, куда вела дверь кухни, я отогнала прочь свою
меланхолию и чувство вины за то, что наслаждалась едой и мечтала о своем
собственном большом зале. Я попыталась разозлиться, вернуться мыслями ко
всем несправедливостям, свидетелем которых я была, особенно к
неравенству между знатью и бедняками. За эти годы я поняла, что всегда
лучше злиться, чем грустить. Как я могла раньше жить в такой роскоши? Как
я могла быть такой бесчувственной, такой равнодушной к тем людям, у
которых ничего не было? К тем, кто ложился спать каждую ночь голодным и
замершим? Даже кухарка самого низшего ранга здесь жила лучше, чем я в
лесу.
– Джул... леди Элеонора, подождите, – раздался за моей спиной
спокойный голос Коллина.
Не останавливаясь, я помчалась вглубь сада, глубоко вдыхая пряный
запах перезрелых яблок. Его шаги приближались, пока он не схватил меня за
руку, заставляя остановиться. Он высоко поднял факел, освещая мое лицо.
– Оставьте меня в покое, – пробормотала я, вытирая мокрые щеки.
Неужели я плакала? Я уже давно не позволяла себе такой роскоши.
Слезы для слабаков, а не для таких сильных людей, как я.
Коллин, не отпуская мою руку, передал факел слуге, который следовал
за ним, и притянул меня ближе:
– Что? Убегаете? – Шутливым тоном спросил он.
– Если бы я хотела убежать, я бы убежала, и вы не смогли бы
остановить меня.
Он усмехнулся, но замолчал, увидев мое лицо и следы слез на
ресницах.
– Вы расстроены, – сказал он, поднимая пальцы к моим щекам и
смахивая слезу, которая скатилась по щеке.
Я убрала его руку и снова вытерла щеки, взглянув на слугу. Коллин
проследил за моим взглядом, и кивнул мужчине, который отошел на
почтительное расстояние. Через несколько секунд я заговорила
приглушенным голосом:
– Я не могу спокойно сидеть здесь в роскоши и наслаждаться этим
изобилием, когда так много моих друзей были бы рады корочкам хлеба, оставшимся от этого пира.
– Мы устроим для них банкет. Я попрошу повара приготовить все, что
вы пожелаете. Скажите мне, чего вы хотели бы, и так оно и будет.
Я покачала головой.
– Все, что угодно, – сказал он, притягивая меня к себе очень нежно.
Я не смогла противиться этому заманчивому предложению. И когда
его руки сомкнулись вокруг меня, принимая в свои объятия, я с радостью
прижалась к нему, положив голову ему на плечо с таким чувством, как будто
она там и должна была лежать. Я не знала, что в нем привлекало меня, кроме
его доброты ко мне, и того, что он заботился обо мне так, как не заботился
никто уже долгое время. Хотя Бульдог относился ко мне как к собственной
дочери, он никогда не обнимал меня. Он ждал от меня твердости, как от
мужчины. И так было всегда.
Но с Коллином... В нем была такая нежность, которая, казалось, пробивалась сквозь твердые стены, которые я возвела вокруг себя. Я
уткнулась носом в шелковистую ткань туники и вдохнула пряный запах. Его
рука обхватила мою поясницу и прижала ближе, так что его подбородок
уперся в мою голову. За то короткое время, что я знала его, я успела понять, что он был добрее и милее любого известного мне мужчины. На самом деле
он напоминал мне моего отца. Если бы он был жив и познакомился с
нынешним Коллином, я уверена – он бы ему понравился, думаю, даже очень
понравился. Может быть, он даже согласился бы на брак, о котором мечтал
отец Коллина, и обрел бы союзника.
– Скажите мне, что вы хотите, и я сделаю это, – снова прошептал он. –
Я сделаю для вас все, что угодно.
Я закрыла глаза, наслаждаясь чувством счастья от его слов. Я была
сильной так долго. Мне пришлось сражаться, воевать и бороться, чтобы
остаться в живых. Много людей зависело от меня. И мне было так приятно
опереться на кого-то еще и знать, что я не одна.
Он долго молча обнимал меня. В отдаленной конюшне в ночном
воздухе раздавался лай охотничьей собаки. Но больше ничего не нарушало
тишину, и ровный стук сердца Коллина наполнял меня покоем.
Каково это – перестать бороться? Не воровать? Не жить в лесу? Каково
это – вернуться к нормальной жизни, когда не надо охотиться каждый день и
когда за мной не охотятся те, кто хочет моей смерти?
Я покачала головой и отстранилась от Коллина:
– Нет. Вы ничего не сможете сделать.
Сначала я произнесла эти слова с грустью. Но потом безнадежность
моей жизни обрушилась на меня с новой силой, и я снова разозлилась. Пока
дядя был жив, оставалось очень мало шансов, что мои друзья или я когда-нибудь сможем покинуть наши тайные дома в глубине леса. Нам придется
прятаться там до конца наших дней, продолжая искать способы выжить, насколько это возможно. Даже если бы Коллин послал Бульдогу горы еды, она в конце концов закончилась бы, и мы остались бы в той же ситуации, в
которой были раньше: беспомощные, бездомные и преследуемые. О
восстании не могло быть и речи. Достаточно вспомнить, куда это привело
