— Воистину так, — сказала я вместо этого. — Это великая честь.
Он помолчал, воинственно выпятив грудь и выставив челюсть, напоминая при этом бойцового петушка.
— Разумеется, я не ставлю тебе в вину скромность твоего происхождения. Уверен, что ты предпочла бы остаться в Италии, среди родных и соотечественников.
Я промолчала, ни за что на свете не желая признаться, сколь мало родного осталось у меня на родине.
— К тому же мне сказали, что из-за этого не стоит спорить, — продолжал Генрих, явно сочтя мое молчание признаком согласия. — Если мы сделаем все, как должно, то в надлежащее время научимся жить как муж и жена.
Воистину, это была ночь откровений. Мне еще не исполнилось пятнадцати, но даже я знала, что успех брака ничуть не зависит от личных предпочтений. Брак между людьми, чужими друг другу, — совершенно обычное явление. Уж если прочие женщины способны пережить расхождение во взглядах, стало быть, смогу и я.
Я молча кивнула. Удовлетворенный Генрих задул свечу и забрался под одеяла.
— Доброй ночи, — пробормотал он, повернувшись ко мне спиной.
И почти сразу же задышал глубоко и ровно, размеренно похрапывая. Так засыпают изрядно потрудившиеся люди; можно сказать, что в некотором отношении Генриху тоже пришлось изрядно потрудиться.
Я же долго лежала без сна, неотрывно глядя в безжизненную темноту полога.
Из Марселя мы отправились в долину Луары, в самое сердце Франции.
Окруженная смеющимися мужчинами в облегающих бархатных нарядах и дерзкими дамами с щедро разукрашенными лицами, в сопровождении сотен повозок с грудами мебели, посуды, ковров и гобеленов — всего, что могло понадобиться двору, — я пребывала в священном трепете. В Италии я не видела ничего подобного этому экстравагантному двору, который передвигался по дорогам, словно гигантская многоцветная змея, обрамленная несуразным множеством прислуги и лающих собак. В самом центре этой «змеи» неизменно пребывал король в окружении свиты. Частенько я замечала рядом с ним поразительно красивую даму в зеленом атласе; ее точеную шею обвивали сверкающие бриллиантовые нити, а рука ее касалась руки Франциска с небрежностью, выдававшей интимную близость. Эту даму мне не представляли, но я догадалась, что она фаворитка короля. И тут же вспомнила невозмутимую испанку Элеонору, которая чопорно распрощалась со мной в Марселе и убыла в другом направлении вместе с собственной свитой.
Земли, по которым путешествовал двор, также поразили мое воображение своей обширностью — по сравнению с ними Италия смахивала на высохший рыбий хребет. Взору моему представали изобильные равнины, осененные лазурным куполом ясного неба; величественные леса, простиравшиеся до самого горизонта; многолюдные города и деревни в окружении плодородных полей, где в просторных загонах пасся скот и под каменными мостами текли, прихотливо извиваясь, реки. Лукреция ехала рядом с широко распахнутыми глазами и приоткрытым ртом, как и я. Анна-Мария, с восхитительной беззаботностью переносившая наши путешествия, шептала:
— Клянусь, все это точно в сказке! Совсем как в сказке!
Я не могла бы выразиться лучше. Франция и впрямь была сказочным королевством, и мне подумалось, что здесь я сумею, быть может, найти счастье, которого не искала: сотворить себя заново, избавившись от тяжкого гнета прошлого. Все казалось возможным в этом прекрасном краю. Встретившись со мной взглядом, король подмигнул, будто прочел мои мысли, а затем наклонился ко мне и прошептал:
— Погоди, вот увидишь мой замок Фонтенбло! Я не пожалел средств, дабы создать дворец, равный по красоте чертогам, возведенным Медичи!
Он был прав. Фонтенбло возник из белоснежного марева долины Луары, словно фантастический сон, — первое место во Франции, которое мне захотелось назвать своим домом. Во всем, от алебастровых нимф, изгибавшихся, словно живые, на панелях громадной вызолоченной галереи, до роскошных коридоров, щедро увешанных ценными картинами из собрания короля (в том числе совершенным творением Леонардо да Винчи «Мадонна в гроте» и его же удивительной «Джокондой»), — повсюду я видела проявления страсти Франциска ко всему итальянскому. Он стремился воссоздать облик родины, с которой я рассталась навеки, ее бурное изобилие и непревзойденный художественный гений. И он так возрадовался моему интересу, что лично провел меня по замку, особо похвалившись сбрызнутыми олеандром гротами, которые вторили замковым дворикам Тосканы, и купальнями, чьи мозаики и полы с подогревом живо напоминали о Древнем Риме.
Вскоре я обнаружила, что от нас с Генрихом вовсе и не требуется жить совместно. Супружество в королевских семьях выглядит не как у обычных людей. Королева Элеонора никогда не бывала при дворе, предпочитая жить в специально обустроенных для нее домах, и я могла следовать ее примеру. Поручив Бираго управление моими делами, я с головой окунулась в новую жизнь, которая, в том числе, включала и занятия с принцессами Мадлен и Маргаритой.
Как я и надеялась, мы очень скоро подружились.
Тринадцатилетняя Мадлен была хрупким созданием с фарфорово-бледным личиком и слабыми легкими. Она обожала стихи и зачитывалась ими, даже когда хворала. Не единожды после полудня я сиживала у ее кровати и читала вслух. В противоположность ей десятилетняя Маргарита отличалась высоким ростом и пышущим здоровьем — точь-в-точь как ее отец. Рыжеволосая, веснушчатая, она обладала неукротимым духом, который не могли сдержать установленные для нас ограничения. Вначале она довольствовалась тем, что испытывала мою выносливость в цитировании Платона и Цицерона; когда же классная комната стала для нас слишком тесной, Маргарита увлекла меня в потаенные уголки Фонтенбло. Первое время нас непременно кто-то сопровождал; фрейлины следовали за нами как тени и выговаривали за непослушание. Но однажды Маргарита, буйно расхохотавшись, схватила меня за руку, и мы что есть духу помчались прочь от своих смятенных спутниц, которые лишь испуганно кричали вслед, поскольку придворные наряды мешали им нас нагнать.
— Ты только погляди на них! — усмехнулась Маргарита, когда мы достигли намеченной цели и я согнулась пополам, силясь перевести дыхание. — Ни дать ни взять наседки, только квохчут да хлопают крыльями! Когда я вырасту и смогу сама решать свою судьбу, ни за что не стану такой. Уж я-то не буду никчемной!
— Безусловно, не станешь! — согласилась я с откровенным восхищением. В моих глазах Маргарита была уже вполне взрослой и воплощала идеал, к которому я стремилась. — Ты же принцесса. Сможешь делать все, что захочется.
