Эжени родила спустя месяц после Жаклин, в марте, и позднее радовалась только одному — что она тогда была в Бретани, а Леон в Париже, и он не смог сразу приехать к ней, не увидел её, страдающую на родильном ложе, истекающую кровью, мокрую от пота, стонущую сквозь зубы молитвы и выкрикивающую ругательства. Хорошего лекаря здесь найти было почти невозможно, и Эжени, почувствовав приближение родов, послала за Жанной Буле. Старая травница была единственной, кто остался возле её постели — Бомани и Сюзанну хозяйка отослала прочь, несмотря на их возражения. Её беременность долгое время была незаметна — живот почти не рос, и Эжени благодаря чуть более свободным платьям и некоторым женским хитростям оставалась столь же стройной, как и раньше. Зато в последние месяцы она почти не могла ходить — собственный живот казался ей чудовищно огромным, она стала ужасно неповоротливой, почти не могла есть, страдая от рвоты, и считала дни, ожидая родов, как избавления от тяжкой ноши.
Ни одно избавление не бывает без боли, но такой боли Эжени не испытывала никогда в жизни — даже когда сошлась в бою с Корнелией де Пуиссон и лишилась магии. Она была твёрдо уверена, что уже не встанет с окровавленной постели, и мысленно то просила прощения у Леона за то, что покинула его так рано и таким нелепым способом, то радовалась своей предусмотрительности — за несколько дней до родов она привела в порядок дела в поместье, написала завещание, оставив замок и всё имущество в нём Леону, и готова была отправиться в мир иной — он уже не пугал её после многочисленных встреч с призраками и разговора с Портосом возле фонтана.
Но этот мир был не готов отпустить Эжени. Сама не зная как, она пережила невыносимую боль и вскоре с удивлением смотрела на заходящееся в крике дитя, которое показывала ей улыбающаяся Жанна Буле. Родилась, как и предсказывал Портос, девочка, вполне крепкая и здоровая, смотревшая на мир ясными голубыми глазами, удивительно серьёзными для столь маленького существа. Все младенцы, которых Эжени видела до этого, были сморщенными, красными, пищащими и походили не то на обезьянок, не то на гномов, но её дочь показалась ей даже красивой.
— Ну какая красавица! — восхищалась Жанна, и Эжени готова была с ней согласиться. Помимо приятной наружности её дочь, как выяснилось в дальнейшем, обладала хорошим аппетитом, железным здоровьем и умением засыпать после первых же нот колыбельной, так что поначалу у матери не возникло с ней никаких проблем.
Леон примчался в Бретань на следующий день, до полусмерти загнав свою вороную кобылу, и, сам едва держась на ногах, ворвался в спальню, где рухнул на колени возле постели Эжени. Её клонило в сон после кормления ребёнка, но она всё же нашла силы улыбнуться мужу и притянуть его к себе.
— Прости, — хрипло выдохнул он, утыкаясь лицом в её живот, как девять месяцев назад, когда только узнал о её беременности. — Прости, что не был с тобой.
— Ничего, я этому только рада, — прошелестела Эжени, гладя его по затылку. — Роды — ужасное и кровавое зрелище, и я тоже не хотела бы на них быть.
Леон приподнял голову, заглядывая в колыбельку, где мирно спала новорождённая, и при виде его бледного, измученного и бесконечно счастливого лица, при виде блестящих в глазах слёз Эжени подумала, что все эти страдания, пожалуй, были не зря.
— Какая она красивая, — выдохнул Леон, не в силах оторвать взгляда от дочери.
— Жанна Буле сказала то же самое, — Эжени, перебарывая сонливость, приподнялась на локте. — Как ты назовёшь её? В этом вопросе я полностью уступаю тебе.
— Корантина, — прошептал он. — Так звали мою мать.
Впоследствии они пришли к выводу, что Корантина звучит слишком длинно и сложно для такой малышки, и их дочь, крещённая в церкви под именем Корантины, стала для всех просто Кóрой. Когда она немного подросла, стало ясно, что от матери ей достались тонкие черты лица, тёмные волосы и любовь к книгам, а от отца — голубые глаза, тяга к приключениям и пылкий нрав. Кора могла всё утро провести в библиотеке, слушая истории матери о феях и лесных духах, а днём убежать в лес — разыскивать этих самых духов. Неудивительно, что Эжени переживала за неё — хотя все местные обожали дочь госпожи, а нечисть в лесу почти перевелась, она по своем опыту знала, как много на свете злых людей и нелюдей, и пыталась всеми силами оградить дочь от них, рассказывая ей о своих с Леоном приключениях — пока что в виде сказок. Позже, когда Кора подрастёт, можно будет открыть ей правду: мир населён удивительными созданиями, порой очень опасными, и все истории о путешествиях её отца и матери — чистая правда.
Больше Эжени не собиралась терпеть столь великую боль и прямо заявила Леону, что рожать больше не будет. Его, впрочем, это нисколько не расстроило — одна дочь сделала его безмерно счастливым, и о другой он и не мечтал. Кроме того, у него появились племянники — Анжелика, у которой чадолюбие явно преобладало над страхом боли и смерти, за прошедшие годы родила дважды — сына Оливье и дочь Франсуазу. Оливье де Ла Фер, худенький темноволосый мальчишка с задумчивым взглядом, явно пошёл в отца, Франсуаза, пухленькая хохотушка со светлыми кудрями, в мать. Эжени часто навещала детей мушкетёров — постепенно то, что началось с гневной отповеди в замке Сен-Мартен и продолжилось нежданным спасением на крыше Нотр-Дама, переросло в настоящую дружбу. Дети мушкетёров служили королю столь же преданно, как когда-то их отцы, и Людовик XIV расцветал, поднимаясь на пик своего могущества, плодил детей, приближал и отдалял фавориток. Мария-Терезия оставалась при нём верной и незаметной тенью, Анна Австрийская тихо ушла в мир иной пару лет назад, воссоединившись со всеми, кого она знала и любила, и с теми, кто любил её, и дети мушкетёров искренне оплакали королеву.
Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян продолжали жить в их детях и в детях их детей, как и Венсан де Сен-Мартен продолжал жить в своей внучке. Эжени всё-таки примирилась с Матильдой, навестив её в монастыре вместе с дочерью — даже очерствевшее вдовье сердце растаяло при виде маленькой Коры, и Матильда, стиснув зубы, приняла Леона дю Валлона как мужа своей дочери и владельца замка Сен-Мартен. Хотя настоящей хозяйкой всё же была Эжени — Леон послушно вникал в тонкости управления замком, но не пытался забрать у неё бразды правления. Имение Портоса, медленно, но верно отстраивавшееся после пожара, так и не стало для бывшего капитана родным домом, хотя Эжени во время кратких визитов туда нашла замок очаровательным в своей мрачности и долго бродила по тёмным коридорам, пытаясь поймать неуловимые тени прошлого, витавшие между стен. Мамбо, старый слуга Портоса, напомнил ей Бомани, хотя владел французским языком куда хуже. Он обожал детей Леона и Анжелики не меньше, чем Бомани обожал Кору. Глядя, как старый негр рассказывает зачарованно слушающей девочке про живых мертвецов, древних богов и пляски охотников у костра, Эжени радовалась тому, что у их семьи есть такой верный защитник.
Сюзанна вскоре после окончания истории с Корнелией вышла замуж, что не помешало ей остаться служить в замке, по-прежнему болтать с подругами и приносить госпоже последние новости. Даже лишившись магии, Эжени иногда сталкивалась с нечистью — впрочем, чаще всего это были безобидные лесные духи или призраки, оставившие на земле незавершённые дела. В других провинциях то и дело вспыхивали крестьянские восстания, но в краях Эжени всё было тихо и спокойно, словно их и в самом деле укрывал незримый покров волшебства. Крестьяне любили свою госпожу и её супруга, любили их маленькую дочь, и Эжени ощущала себя в безопасности в этих местах. Проезжая по холмам, рассказывая Коре истории, отправляясь с Леоном в его владения или отдаваясь ему в постели, она чувствовала себя счастливой — настолько, насколько это было возможно после потери магии, которая напоминала о себе тянущей болью, и тогда Эжени ощущала себя такой же неполной, как человек, лишившийся на войне руки или ноги. Волшебство ушло навсегда, оставив после себя дыру, которую не могли заполнить даже муж, дочь, друзья и родные края.
