обед, попытались разбудить отца Теодора, но напрасно. После еды Арне простился с немцами: господин приказал ему вернуться в Киев сегодня же.
– Вы и без меня не заблудитесь, – сказал он на прощание и показал плетью вдоль Днепра. – Здесь дорога одна, поезжайте вдоль реки. Заночевать придется, но завтра Витичев увидите. Такая большая крепость здесь одна, не ошибетесь. Только вот что, – усмехнулся он, уже разворачивая коня. – К вечеру доберетесь до волотовой могилы, она будет справа. То самое место… говорят, бес Ротемидий лют и немилостив. Молись как следует, патер Гримальд, как бы не кинулся.
Киевские отроки уехали, а обоз из двух телег и двенадцати всадников тронулся дальше на юг…
Было еще светло, но солнце клонилось к земле, и Рихер, возглавлявший отряд, высматривал подходящее место для ночлега. Дорога шла через широкий распадок, на дальней стороне зеленел лес. Обоз начал подниматься по склону, когда Рихер уловил за вершиной какой-то шум. Прислушался: сквозь гудение ветра явственно доносился грохот копыт целого табуна.
«Нечистая сила!» – вот первое, что подумал Рихер и перекрестился. Ему помнилось предупреждение Арне о могиле – логове беса, да и откуда здесь, на этом пустом берегу, могло взяться только лошадей?
Грохот копыт стремительно нарастал, собственная его лошадь забеспокоилась.
– Эй! – Рихер оглянулся к спутникам. – Вы слышите…
Закончить он не успел: с вершины пригорка лавиной обрушился конный отряд. Рихер мгновенно вспомнил этих всадников, в белых кафтанах и ушастых шапках, что способны выпускать по три стрелы одновременно, будто в придачу к двум обычным рукам у них есть еще четыре невидимые. Он помнил это зрелище летящей навстречу лавы – уже семь лет, после битвы на реке Лех, и до сих пор оно тревожило его сны. Но только сейчас не было вокруг одетого в железные панцири войска короля Отто, не было и самого короля, овеянного ратной славой и защищенного божьим благоволением.
Разбитые на Лехе унгарии вернулись из ада – мстить! Рихер оцепенел, не мог даже перекреститься для защиты от дьявольского наваждения: всадники летели молча, лишь гремели копыта по сухой земле. Да и откуда здесь взяться такому войску!
Но это адское видение исторгало поток настоящих железных стрел. Обоз был застигнут на подъеме, на открытом месте, где негде укрыться; никто не успел и понять, что происходит, как жалящий рой обрушился на немцев сверху. Люди и лошади падали, где настиг их этот натиск. Над дорогой взлетели крики боли и ужаса; одни были ранены, другие убиты наповал, а вслед за первой стрелой в ту же жертву впивалась вторая и третья, лишая последнего промелька надежды на спасение. Иные стрелы попадали уже в мертвые тела, но всадники, имея преимущество в числе, могли бить, не выбирая жертв.
Лишь двое-трое из числа слуг, ехавших в конце строя, успели понять: надо спасаться. Но не успели они поворотить коней, как лавина всадников налетела на них; взмыли и опали изогнутые клинки. В действиях всадников виделась слаженность и смертоносный опыт, а еще мстительная ярость, для которой в этом столкновении явно не хватило пищи.
Все избиение заняло несколько мгновений. На дороге остались две телеги, вокруг них – залитые кровью тела. Нападавшие быстро добили раненых людей и животных; из немцев никто не успел взяться за оружие, и ни один из нападавших не получил ни единой раны. Несколько лошадей, оставшихся без ездоков, в ужасе мчались в разные стороны.
Молодой всадник в белом кафтане проехал вдоль разгромленного обоза, проверяя, не дергается ли кто. Но теперь только ветер шевелил волосы трупов и гривы мертвых лошадей.
– Лошадька жаль! – пробормотал он. – Эз аз, кёсёнём а надь эгнек! Кес ван, дьерюнк! [130]
Ничего более не трогая, отряд развернулся и мигом скрылся за холмом.
Когда затих топот копыт, поклажа в телеге зашевелилась и показалось заспанное, опухшее, изумленное лицо отца Теодора. Спящий среди тюков, укрытый плащом, он сам был похож на тюк; даже не дернувшись во время стремительного избиения, он не дал заподозрить в себе живое существо. Теперь же он выпученными глазами озирал представшее перед ним жуткое зрелище. С похмелья шла кругом голова, и все это диакон посчитал за бред.
– Домини Йезу… – бормотал он, пытаясь перекреститься, но пухлая рука падала.
С трудом отец Теодор выбрался с телеги и рухнул на колени возле ближайшего трупа. Коснулся лужи крови, поднес руку к лицу… и повалился наземь без памяти. Видал он и раньше похмельные сны, но таких жутких – нет.
* * *
У витичевского воеводы Тормара выдались беспокойные дни. Однажды вечером его две дочки, явившись домой с почти пустыми лукошками, неохотно признались, что еще с полудня потеряли из виду Витляну. То есть в полдень они сообразили, что уже давно ее не видели. Сначала думали, что она где-то за кустом целуется со своим угрином, и не совались искать, чтобы не увидеть чего лишнего. Потом стали искать и звать. Подумали, что угрин увез ее прокатиться на своем коне – такое уже случалось. Потом стали думать, что она уже ушла домой, потеряв их, и они застанут ее в Витичеве. Но эти надежды не оправдались, и оставалось немедленно донести о пропаже отцу.
Побранив дочек, Тормар послал отроков в Угорское, почти уверенный, что Витляна со своим парнем, там или где-то еще. Тревожился: если дело у этих двоих зашло так далеко, то как бы Мистина с него не спросил за недосмотр… а он, что ли, ей нянька?
Но дело обернулось еще хуже. Отроки вернулись с вытаращенными глазами: угров нет! Белые войлочные дома стоят на месте, возле них пасутся овцы и бродит пять-шесть десятков лошадей, назначенных к продаже, а самих угров и их ездовых лошадей нет! Отроки обошли хазы, но ни Витляны, ни еще кого-то не отыскали. Исчезло оружие, самая дорогая утварь. Угры ушли, прихватив только то имущество, которое можно навьючить на лошадей. И, разумеется, серебро, вырученное за уже проданных.
При этом известии Тормара прошиб холодный пот. Угры могли делать что им угодно, но раз одновременно с ними исчезла и Витляна… Воеводская дочь похищена, похитители сбежали – никак иначе это понять было невозможно.
Однако уже наступила ночь, кладя конец любым попыткам что-то сделать. Утром Тормар снова послал в угорский стан – там ничего не изменилось.
– Свенельдич меня убьет… – бормотал старый воевода. – Надо ж было так опростоволоситься! Но она девка взрослая – за ногу мне, что ли, было ее привязывать?
– Да не твоя печаль! – отрезала его жена. – Свенельдич сам здесь был, что его дочка с
