угрином круги водит – знал. Коли ему то не по нраву, забирал бы ее домой. Мы ей в бережатые не нанимались!
Послав один отряд на юг, другой на запад, чтобы поискали следы беглецов, еще двоих отроков Тормар отправил в Киев, к Мистине.
Однако до Мистины гонцы доехали не сразу… На полпути им предстало жуткое зрелище: посреди дороги в распадке вокруг двух телег валяется куча трупов, изрубленные, убитые стрелами люди и лошади. Стояла вонь, над засохшей кровью вились тучи мух, а кое-где из трупов уже были выгрызены куски: лисы и хори не упустили случая поживиться. Во́роны перелетали с одного тела на другое, клевали мертвые глаза.
Пока два отрока, судорожно сглатывая, пытались понять, что произошло, один труп в стороне от прочих дернулся и приподнялся. Обоим отрокам срочно понадобилось переменить портки. Восставший из мертвых, средних лет толстяк с растрепанными волосами, со светлой щетиной на пухлых, но словно опавших щеках, жалобно восклицал что-то непонятное и простирал руки к небу. Не сразу отроки смогли поверить, что он все-таки живой и даже не ранен. Толстяк говорил на славянском, но у него заплетался язык. Выяснилось, что здесь лежит то самое посольство Оттона, о котором Мстислав Свенельдич рассказывал Тормару. От киевского воеводы был гонец с предупреждением, что немцы приедут, но, отвлекшись на исчезновение Витляны, об этом Тормар забыл.
Прополоскав в Днепре и тщательно отжав портки, отроки разделились: один поехал назад в Витичев, другой, посадив позади себя отца Теодора, пустился к Киеву. Под двойным грузом конь шел небыстро, и попал он туда только на следующий день.
Поставленный перед князем, отец Теодор молился и бормотал о демонах, которые вихрем пронеслись над дорогой и погубили разом всех. В этом он был полностью убежден, рассказывал про слышанный им адский вой и запах серы. Даже видел демонов с черными крыльями, изогнутыми козлиными рогами и копытами. Но отроки показали князю несколько стрел, вынутых из трупа, – стрелы были обычные, железные, угорской работы. Зная от того же отрока о внезапном исчезновении угров из-под Витичева, Святослав без труда связал два конца. Угры и немцы ненавидели друг друга, а после битвы на реке Лех угры имели причину для мести. О том, что Оттоновы послы приедут в Витичев, там знали от гонца Мистины, а в угорский стан эта новость могла попасть через его же дочь. То, что Витляна исчезла тоже, подтверждало возможную связь.
По Киеву опять полетел слух про беса Ротемидия – вырвался из волотовой могилы и сгубил Оттоновых послов, как раньше сгубил отца Ставракия. Как видно, уж очень не любит крещеных…
В тот же день, как были получены эти вести, Святослав с дружиной выехал к месту побоища.
Мистина, узнав о похищении дочери, хотел было ехать с князем, но не решился оставить княгинь и Киев, полный перепуганного народа. Однако выходило, что угры опередят погоню на два дня, а значит, надежды догнать их не много.
– Ты что же – ничего не собираешься делать? – Сидя на лежанке, Эльга в изумлении смотрела на Мистину возле двери шомнуши.
Она была уверена, что его уже нет в Киеве, и послала к нему на двор узнать у домочадцев, что он намерен предпринять. Вместо ответа явился он сам, и вот выясняется, что он вовсе не собирается гнаться за уграми, похитившими его младшую дочь.
– Мне ничего не нужно делать.
– Ты оставишь свою дочь уграм?
Эльга встала и подошла к нему, желая убедиться, что разговаривает с тем самым человеком, которого знала двадцать пять лет.
От недоумения и тревоги ее затрясло. Всех детей Уты Эльга знала с рождения, а с тех пор как они оказались разлучены с матерью, чувствовала себя обязанной заменить им мать. Она знала, как хорошо Мистина умеет держать себя в руках, но его спокойствие в то время, как его родную дочь увезли кочевники, все же ее поразило. Он владел своими чувствами, но они у него были, и собственных детей не никогда не считал грязью под ногами.
– Она уехала с ними с добра́ [131].
– Как такое может быть? Витляна? С уграми? Жаждет жить в кибитке и доить кобылиц? Не мути!
– Они давно уже строят избы навроде северянских, тоже круглые, как ёрту. И уже полвека не кочуют, а только иногда ездят торговать. Точно как мы. Сама меня попрекала, что я забыл, как это бывает в двадцать лет, – добавил Мистина, глядя в полные недоумения глаза Эльги. – И сама не помнишь, как это бывает у девок молодых? Встретила парня красивого, и разум побоку.
– Ты за верное знаешь… что это ее воля?
– Вернее некуда. Она сама сказала. Я тебе больше скажу. – Мистина взял руку Эльги и успокоительно прижал к своей груди. – Я за нее и вено получил. Честь рода перед богами не пострадала.
– Перед богами… То есть ты… ты сам с добра ее отпустил?
Мистина на миг прикрыл глаза, подтверждая это. Эльга высвободила руку и отошла.
– Бедная Ута! – вполголоса воскликнула она, обращаясь к кровле шомнуши. – А я-то думала… стану Витляну замуж снаряжать, как дочь родную… А она… убегом… да еще с каким-то диким… сором какой…
Мистина неслышно приблизился, обнял ее сзади и стал целовать в висок, в щеку, в шею. Эльге не стоило думать над этим дальше: ведь хватит ума понять, что раз бегство невесты было подготовлено, то и невеста, и ее отец знали, что уграм придется спешно уходить. И что из-за этой поспешности не вышло справить свадьбу, как положено, и теперь замужество Витляны выглядит похищением, что позорит всю ее семью.
О том, что замужество Витляны вошло в условия сделки, Мистина никогда никому не расскажет. В глазах киян его дочь похищена убийцами Оттоновых послов. Но Мистина не просто так говорил, что ради большой цели иногда приходится жертвовать кусочком чести. Он был способен так и поступить.
– Постой! – Эльга накрыла его руки своими и развернулась, чтобы посмотреть ему в лицо. – Но если ты знал, что она уедет с уграми… ты знал, что они прикончат послов?
Мистина молчал. Много лет назад он поклялся никогда ей не лгать.
– Да ты… ты сам на них и навел… своего зятя новоявленного, да? Ты сам их послал… волкам в пасть.
– А скажешь, они не заслужили? Они ведь прикончили и Плынь, и грека твоего. Кто им дал право в Киеве людскими жизнями распоряжаться? Они тебя без папаса оставили – а ты их жалеешь?
