эту сагу хорошо знали.
– С тех пор запустел Кудояр и стоял пустым два колена. Прозвали его на Оке Навь-город. А нынешней зимой, говорят, опять в нем жители завелись – не то люди, не то нави, не то какие бесы. Бесов там и до того было довольно. Они, вятичи эти, рассказывают, будто до того еще не то Кощей, не то еще кто из нечистых владык у тамошнего князя дочку в подземелье утащил, и вот она там сидит плачет, слезы ручьем наружу текут.
Бер невозмутимо слушал, но в душе у него кипело нетерпение.
– Говорят, что с нынешней зимы засели там какие-то молодцы удалые, то ловом промышляют, то с весняков окрестных дань берут, и даже торговых людей раз или два пограбили – если те не врут. Эти, которые рассказывали, говорят, крюка дали, чтобы Навь-город миновать. Слух идет по Оке, что прежние жители мрецами стали, из-под земли вышли и опять живут. Весняки близко подходить опасаются…
– Еще что-то о тех бесах известно? – Бер понял, куда его отец клонит. – Хоть как звать кого, сколько их?
– Известно, как же. Вожак их хром и велит звать себя Кощеем. Вместо лиц у них морды звериные. А числом их – видимо-невидимо.
– Уже кое-что… – пробормотал Бер. – И ты думаешь… это могут быть они?
По дороге сюда он собирался поделиться с отцом всем, что знал, но не рассчитывал узнать что-то сам – в такой дали от места и самого убийства, и последней встречи с убийцами.
– Если набрали дружины десятка три, то почему бы и нет? Надо с людьми поговорить, я сам в тех краях не бывал – далеко ли от того озера, где вы их след потеряли, до Оки? А место самое подходящее – туда и раньше соваться боялись, а теперь и вовсе никто близко не подойдет.
Бер задумался, забыв о еде. Неужели это – тот самый потерянный след?
Ах если бы Вальгест по-прежнему был с ними! Он сумел бы за одну ночь выяснить, тот след или не тот.
– Но тебе самому туда соваться больше не с руки, – продолжал Тородд. – Дружина в три десятка – сила немалая, да сидят они в крепости, которую Свенельд целым войском брал.
– И что же делать?
– Я тебе скажу, что делать.
Бер с волнением и надеждой посмотрел на отца. Тородд не славился как великий воин, да и, имея миролюбивый нрав, такой славы не искал. Но он участвовал в двух походах на Греческое царство со своим братом Ингваром – в первом неудачном и во втором, который закончился выплатой большой дани, а потом воевал с древлянами после смерти Ингвара, и опыта ему хватало.
– Я думаю, тебе пора выйти из этого дела. Ты истребил трех человек из пяти наших врагов – больше половины. Для истреблениях двоих оставшихся нужны другие силы и возможности. И я знаю, у кого они есть.
– У кого? – Бер ловил каждое слово отца, как если бы перед им говорил сам Один.
– У Мстислава Свенельдича, воеводы киевского. У Эльги, княгини. Мистина – Улеба названный отец, Эльга – его тетка по матери. Пусть они решают, как вашу Игморову братию из Навь-города выковыривать. Мистина ведь тоже имеет право мстить, и его право больше нашего с тобой. Оставь ему это дело. Нам теперь нужно передать ему эти вести.
– Так я… – Бер мысленно перекраивал свое ближайшее будущее, – мне ехать в Киев? Отсюда прямо? У вас же еще будут обозы на юг?
– Гонца мы найдем, а тебе надо ехать домой в Хольмгард. Там нет хозяина, кроме Малфы, а негоже свалить все дела на женщину, когда в семье есть мужчина. И что до этой девушки… Не думал я, что мне придется стать родичем этого выскочки, Эскиля Тени, но если он хорошо к тебе отнесся и помог чем смог, и если его дочь от Каменной Хельги тебе нравится – я разрешаю тебе жениться. Сделай это поскорее. Порадуй дух матушки моими внуками, а ее правнуками.
– Но я давал обет… – пробормотал Бер, не зная, что подумать.
– Я такого мнения, что ты его выполнил. Ты сам мне рассказывал, что сказала матушка, когда ты возил ее на то место. Она обещала отдать все силы, а потом, сказала, пусть Фрейя заберет меня. Фрейя призвала ее. Это значит, что вы с ней свое дело сделали. И пусть с Одином дальше бодается Мистина. Он любит сильных противников, только в последние годы маловато их встречал!
Бер помолчал. Он не мог так сразу принять мысль, что его путь мстителя окончен, но не поворачивался язык возразить родному отцу. Кто на всем свете лучше его самого мог знать, в чем его долг и где он кончается? Только Тородд сын Олава, мужчина королевского рода и его отец.
– Знаешь, бывают люди упорные, – продолжал Тородд, – они ставят цели, которые им по силам достичь, и идут к ним, одолевая преграды, выискивая наилучшие пути, не боятся ошибок и с благодарностью принимают дельные советы. Бывают люди упрямые – они мечтают о несбыточном, и боязнь признать ошибку в них сильнее, чем желание достичь цели. А бывают люди упертые – они просто бьются головой о стену, зажмурив глаза, и собственная непреклонность им важнее любой цели. До сих пор ты показывал себя человеком упорным – на этом и остановись, мой тебе настоятельный родительский совет! И еще – не будь слишком жадным до славы, сынок! – Ухмыльнувшись, Тородд привстал и потрепал Бера по плечу. – Оставь немного и другим, а не то они на тебя обиду затаят.
– Это я – жадный до славы? – Бер неприлично хрюкнул, подавившись смехом. – Это я-то, рожденный чесать кур и стричь репу…
– Вот этим и займись. Только поскорее обзаведись хозяйкой – вдвоем чесать репу сподручнее.
Бер издал новое хрюканье, и они захохотали вдвоем. Бер смеялся и никак не мог остановиться, пока из глаз не потекли слезы. Тородд похлопал его по спине и сунул в руки ковш кваса; фыркая, Бер пролил половину на стол и себе на рубашку, но отец лишь снисходительно погладил его по голове с отросшими светлыми прядями. Он понимал: с души единственного сына соскальзывает огромная тяжесть долга, которую он носил на себе полгода и думал, что обречен носить еще невесть сколько. Но, к счастью, он не последний в своем роду, есть и другие, не менее достойные люди, способные подставить плечо под эту тяжесть. А Бер был не настолько тщеславен, чтобы себя одного воображать
