Озадаченный, он вернулся к секретеру, чтобы снова внимательно все осмотреть. Выдвигая один ящик за другим, в глубине он обнаружил еще три смятые фотографии. Он разгладил их ладонью. Крупный план лишний раз убедил его в том, что сходство Анеке с Нильсом было очевидным. Тот же светлый взгляд, те же светлые, почти белые волосы, тот же небольшой прямой нос. На последнем снимке она позировала с обнаженной грудью, а голова была криво отрезана ножницами. Мог ли отец, сходивший с ума от горя после смерти этой женщины, так неистовствовать над фотографиями? Их мать? Та была слишком тихой и мягкой женщиной, чтобы со злобой наброситься на кусок бумаги. Если только сам Нильс, проводя каникулы в Роке, случайно обнаружил эти снимки? По сравнению с Бланш, Анеке была великолепной матерью, которую хотел бы иметь любой мальчик. Ее преждевременная смерть исковеркала судьбу Нильса; возможно, он был несправедливо и неосознанно обижен на нее?
Задвинув ящики, Виктор задумался. У него было чувство, что он без разрешения вторгся в интимную жизнь отца, в больное прошлое, которое его, Виктора, совсем не касалось. Однако он решил спрятать эти фотографии и, возможно, показать их старшему брату. Он положил их в пустой конверт и засунул в карман халата. Ему всегда было странно представить отца влюбленным, однако достаточно было взглянуть на Анеке, чтобы понять его и простить. Осталось ли у него еще что-нибудь, напоминавшее о ней? Если да, то эти вещи предназначались Нильсу, или же отец тщательно хранил их для себя? В Каоре он провел четыре года. Наверняка осталось что-то, что он не мог уничтожить. Виктор вспомнил, что отец, вернувшись в Рок после смерти Анеке, казался таким грустным, что они с Максимом едва осмеливались с ним заговорить. Не зная, как ему помочь, мальчики взяли на себя постоянный присмотр за Нильсом, словно боялись, что и он тоже вдруг исчезнет в свою очередь.
Спускаясь на кухню, Виктор задавался вопросом, что отец мог испытывать, когда вновь предстал перед первой женой. По сравнению со шведкой, Бланш была без тайны, без блеска, возможно, даже без шарма... Он тут же почувствовал укол совести за такое суждение о матери. До этого вечера он никогда не думал об этом, потому что не предполагал, что Анеке так хороша. И, в конечном счете, ему не было никакого резона интересоваться прошлым своих родителей. Отцовская драма была давным-давно похоронена, так стоит ли ворошить старое из-за четырех потрепанных фотографий.
Безропотно вздохнув, он начал готовить себе кофе. Будет ли он сам страдать о Лоре, погружаться по ночам в воспоминания о ней? Будет ли рвать на клочки ее письма? А может, сделает куклу, изображающую Лору, и станет втыкать в нее булавки?
Улыбнувшись этой бредовой идее, он услышал сухой стук в стекло и подскочил от неожиданности.
Подняв глаза к застекленной двери, он различил тень и светлое пятно лица. Что-то кричал женский голос. Он взял себя в руки и поспешил открыть дверь.
– Я, должно быть, испугала вас, извините! – сказала Виржини Клозель, входя в дом.
С ее плаща ручьями стекала вода, она была с непокрытой головой, волосы ее намокли, тушь потекла, образовав вокруг глаз темные круги. Виктору показалось, что она здорово смахивает на потерявшуюся собаку.
– Что вас погнало на улицу в такую погоду посреди ночи?
– Я ремонтировала свое будущее королевство, чистила, чинила. И кажется, заснула вчера вечером прямо за работой!
Она устало сняла свой плащ и повесила на спинку стула.
– Можно?
– Пожалуйста, садитесь. Сейчас я сделаю вам тосты, если хотите. Но объясните, как вы дошли сюда?
– Ваш дом виден с дороги, ведущей к мельнице. И я заметила, что он полностью освещен, снизу доверху. И мне захотелось... кофейку, который вы мне на днях предложили. Правда, я толком не знала, куда идти. Здесь же пустыня, никакой возможности найти бистро, и даже если бы оно и было, то вряд ли работало в пять утра, правда ведь?
Ему показалось, что Виржини рассказывает ему невесть что, но также он заметил, что она чуть не плачет, и это убедило его не настаивать с расспросами. Под мягким светом висячей лампы он нашел свою соседку более соблазнительной, чем во время первых встреч, и удивился, что может быть восприимчивым к внешности другой женщины, помимо Лоры.
Виктор сделал ей большую чашку кофе, и она молча начала пить. За окном по-прежнему хлестал дождь. Он наклонился за маслом в холодильнике, халат распахнулся, и он спохватился, что не одет...
– Вернусь через секунду,– сказал он, поставив перед ней поджаренные тосты.
Прыгая через четыре ступеньки, Виктор поднялся к себе в комнату, надел джинсы и ботинки. Должно быть, у него был вид не спавшего ночь человека – подрастающая щетина и на голове беспорядок, но уж как есть.
Когда он спустился вниз, Виржини прямо из банки поедала вишневое варенье.
– Изумительное,– смущенно пробормотала она.– Домашнее?
– Да. Правда, не моего приготовления.
Она бросила на него вопросительный взгляд, но потом вдруг сменила выражение.
– Мне очень неловко, что я ворвалась к вам вот так, без предупреждения. Я вас побеспокоила. Возможно, что... ваша жена спит?
– О, думаю да! Но с кем-то другим.
Он сам изумился, что у него вырвались эти слова, пожал плечами и снова поставил хлеб в тостер.
– Ну, а теперь,– сказал он, не глядя на нее,– может быть, вы расскажете мне свою историю?
– Лора, умоляю тебя, слезь оттуда, мне страшно...
Задрав голову вверх, Нильс держал Лору за руку, словно ей угрожала опасность.
– У тебя голова закружилась, милый? – спросила она с наигранной обеспокоенностью.– А у меня вовсе нет!
Ради развлечения она качнула лестницу, хотя стояла на верхней ступеньке. Наконец все вещи были разложены, но ей понадобилось около месяца, чтобы разобрать все шкафы. Фантазия Нильса, такая обольстительная в иные моменты, была чем-то раздражающим в повседневной жизни. Он спокойно относился к беспорядку, никогда ничего не клал на место и терял массу времени на поиски своих вещей.
Лора спустилась на ковер рядом с ним и обвила его шею рукой.
– Какой ты милый, что волновался за меня...
Ей он казался трогательным, хрупким, полной противоположностью Виктору. Свободной рукой она обняла его за талию и притянула к себе.
– Тома спит,– прошептала она.– Ты хочешь заняться любовью?
Вместо ответа он наклонился, чтобы поцеловать ее. Инициативу в свои руки брала всегда она, в восторге от той роли, до которой Виктор никогда не допускал ее. С Нильсом она легко могла исполнять роль роковой женщины, девочки-подростка, дочери или матери – он был согласен на все.
«Прекрати думать о Викторе»,– говорила она себе, удивляясь, что она не может забыть его, хотя сама приняла решение бросить его. Но в самом ли деле она бросила Виктора или скорее тот образ жизни, который более не могла выносить?
