Разумеется, Бакстоны не «преломляли хлеб», они обедали. Даже в домашней обстановке, в своем кругу, на стол подавалось не менее семи перемен.
За длинным полированным темным столом свободно могла разместиться дюжина человек. Тетя Шарлотта сидела в одном конце, дядя Конрад — в другом. Девушки устроились посередине. Ровена задумалась, так ли рассаживалось семейство без гостей, оставаясь втроем, и решила, что скорее всего — да. Сейчас Элейн сидела рядом с ней, а Виктория — напротив.
Ровена с тревогой посматривала на сестру. После дневного приступа та выглядела бледной, и только глаза выдавали возбуждение: взгляд то и дело перебегал с дяди Конрада на тетю Шарлотту. Ровена нахмурилась. Что она затеяла?
Вскоре все выяснилось. Подали отварного лосося, и Виктория заявила:
— Я не могу не сказать, что мне очень не понравилось, как вы обходитесь с гостями.
Элейн уронила вилку на тарелку. По столу разлетелись капельки белого соуса. У Ровены перехватило дыхание при виде дяди Конрада, застывшего в шоке, и тети Шарлотты, которая не моргнула и глазом.
На миг за столом воцарилась тишина, затем тетя ласково улыбнулась:
— И чем же тебя не устроило наше гостеприимство? Тебе не подготовили комнату? Если хочешь, я поговорю с экономкой.
— Нет-нет. Комната прекрасна, тетя, как и всегда. — Виктория, высказавшись, не спешила продолжать и с напускным равнодушием намазала маслом булочку. Откусив немного, запила водой и только потом повернулась к тетушке Шарлотте, явно расценив, что толку от той будет больше, чем от дяди Конрада. — Как вы знаете, с нами приехала подруга. Я ожидала, что ее примут как гостью, но вместо этого обнаружила, что ее поселили в каморке наверху.
— Ты привезла гостью? — Тетя Шарлотта покачала головой, сверкнув бриллиантовыми серьгами-капельками. — Я ничего не слышала о гостье. Только о тебе, Ровене и вашей камеристке.
В голосе леди Саммерсет сквозило участие, и Виктория на миг растерялась, однако она не зря славилась упрямством.
— Пруденс. Пруденс и есть моя подруга. Я хочу, чтобы ее переселили, будьте так добры, в другую комнату. А если это невозможно, она может спать со мной. Дома мы часто спали вместе, ничего страшного.
Сидевшая рядом Элейн охнула, а у Ровены бешено заколотилось сердце. Она взглянула на тетю Шарлотту, чтобы оценить реакцию, но та сохраняла непроницаемый вид.
— Ох, милочка. Я понимаю твое смущение, но эта девушка твоя камеристка, а не подруга. Со слугами можно — и должно — вести себя по-дружески, но если видеть в них равных, они отобьются от рук. Даже моя Гортензия, в которой я души не чаю, сорвется на вольности, если я допущу излишнюю фамильярность.
Виктория сидела ошеломленная.
— Но времена меняются, тетя, — попыталась она опять, но ее перебили:
— И вовсе не к лучшему. У всех есть обязанности: у нас свои, у прислуги свои. Моей, например, является обеспечить бедным осиротевшим племянницам хорошее воспитание и найти им достойных мужей, хотя порой я недоумеваю, за что Господь наградил меня тремя девицами на выданье.
Ровена больше не могла сдерживаться:
— Поймите же, тетя Шарлотта, мы с Викторией очень признательны и вам, и дяде Конраду, но наше воспитание уже завершилось.
— Я не обрету покоя, пока не передам вас на попечение подходящих мужей. Только тогда я смогу сказать, что выполнила свой долг. Разве не так, Конрад?
— Полностью согласен, — кивнул дядя.
Виктория потрясенно переводила взгляд с одного на другого. Ровена послала ей яростный взгляд, но та проигнорировала его.
— Простите, но я не понимаю, какое отношение это имеет к тому, чтобы Пруденс осталась со мной.
— В том-то и дело, дорогая, — натянуто улыбнулась тетя Шарлотта. — Ты молода и естественным образом склоняешься к идеализму. Как старшие, мы с дядей обязаны защитить вас от тех, кто может воспользоваться вашей врожденной добротой. Давайте не будем больше об этом говорить.
Виктория раздраженно швырнула салфетку:
— Защитить меня от Пруденс? О чем вы говорите?
— Довольно! — загремел дядя.
Все замерли, в той или иной мере потрясенные. Даже дворецкий Кэрнс, двадцать лет прослуживший в особняке, чуть не споткнулся, подавая жаркое из зайца. Ровена никогда не слышала, чтобы дядя повышал голос. Ему и не требовалось — он и так получал что хотел.
Она потупилась, но краем глаза наблюдала за ним. Его грудь вздымалась, а на щеках выступили красные пятна, однако выглядел он не разгневанным… скорее расстроенным.
С другой стороны стола умоляюще смотрела Виктория. Напрасно, добра не будет. Ровена опустила глаза и промолчала.
И за это она себя ненавидела.
Все было неправильно.
Семейный склеп располагался в миле от особняка, позади старой часовни, которая пришла в запустение, после того как прадед Виктории возвел новую, примыкавшую к дому. Усыпальницу, встроенную в небольшую берму,[9] переносить не стали. На верху бермы на высокой мраморной стене были выбиты имена упокоившихся мужчин из рода Бакстонов. Женщин же хоронили вокруг бермы.
Вся семья собралась наверху, созерцая недавно выгравированное в самом низу имя Филипа Александра Бакстона.
Хотя нет, не вся, отметила про себя Виктория. Не хватало Пруденс.
Перед выходом из особняка Виктория шепотом обратила внимание Ровены на этот факт, но в ответ получила убийственный взгляд. Ровена не хотела раскачивать лодку; она боялась выпасть и утонуть.
А вот Виктория не боялась.
Она то и дело поеживалась и переминалась, чтобы согреться. Сестры с кузиной отказались от поездки в карете и отправились к склепу пешком. Они предусмотрительно закутались в вязаные шарфы и надели твидовые платья и удобные туфли, но холод пронизывал, и Виктории не терпелось, чтобы викарий перестал наконец вещать и перешел к делу. Но тот все говорил и говорил, хотя в его речи не было ни малейшего смысла. Вчера за обедом Виктория усвоила урок — лучше помалкивать.
Разговорами отца не вернешь.
В основании стены белели принесенные кем-то лилии-звездочеты, и Виктория подалась к Ровене:
— Ему же не нравились Ulium orientalis, он любил Scilla nutans.
Она старалась говорить шепотом, однако тетя Шарлотта шикнула на нее, а викарий выдержал паузу.
— А куда деться, если это правда, — упрямо пробормотала Виктория.
Желая отвлечься, она рассматривала старую каменную часовню, сплошь заросшую английским плющом. Hedera helix, сказала она себе. Каштаны, разросшиеся на задворках, скрыли старый сад, а многие витражные окна были разбиты. Вид часовни вполне отвечал настроению девушки: одиночество, пустота и холод.
