Наконец показалась Астрахань. Царю не терпелось сразиться с врагами, но те не вступали в бой с русской армией — их отступление более походило на бегство. Улицы в Астрахани утопали в грязи, дома были в основном глиняные. Невыносимый запах отравлял воздух, поскольку везде в огромных количествах сушилась рыба. Максимильене едва не стало дурно. По распоряжению Петра, граф Шереметев отыскал для нее самое чистое жилище, и Максимильена, полумертвая от усталости, смогла прилечь.
Быстро темнело. Грегуар занимался перевозкой багажа — в дороге он показал себя расторопным и толковым слугой. А у Мартины уже было немало воздыхателей среди солдат.
Из своей комнаты Максимильена слышала городской шум. Она попыталась заснуть, но младенец сильно ворочался в животе, и ей не удалось сомкнуть глаз.
Внезапно Максимильена почувствовала, что рядом кто-то есть. Напряженно всматриваясь, она различила силуэты двух человек, на лицах которых были маски, но крикнуть не успела — ей мгновенно заткнули рот, а затем связали руки и ноги. Максимильена отбивалась как могла, однако все время помнила о малыше, боясь причинить ему боль. Похитители вместе со своей ношей бесшумно вылезли в окно, выходившее на огород за домом. Максимильена увидела, как они облили стены какой-то жидкостью, а затем поднесли огонь. Дом вспыхнул, как свечка. Разбойники, вскочив на лошадей, понеслись прочь галопом; один из мужчин осторожно держал на руках Максимильену, явно стараясь уберечь ее от толчков.
Между тем Грегуар с Мартиной, почуяв запах гари, бросились в комнату хозяйки. Полуослепнув от дыма и слез, они тщетно искали Максимильену. Ромо, заметив издали горящий дом, со всех ног примчался на пожар с Шереметевым. Уже рушились балки, но бесстрашный князь устремился внутрь — однако обнаружил в доме только задыхающихся слуг.
Царь тоже увидел взметнувшееся внезапно пламя, и ужасное предчувствие сжало ему сердце. При его появлении все опустили головы — никто не смел сказать правду. Дом пылал, словно факел, и Петр шагнул к двери, но тут Ромо на правах старого друга обхватил его за плечи, не пуская на верную гибель:
— Государь, ее нет там!
— Ты допустил, чтобы она сгорела заживо! — в бешенстве крикнул Петр. Я повешу тебя, Ромодановский!
— Мы с Шереметевым осмотрели все! Клянусь Россией, ее там нет!
Царь закрыл руками лицо.
— Где же она, Господи?
Прибежал гетман Саратов.
— Царь, — произнес он, тяжело дыша, — один из моих казаков видел, как через южные ворота промчались два всадника. Ему показалось, будто один держит на руках женщину.
Петр выпрямился, как будто его ударили хлыстом.
— Если не отыщу ее живой, — яростно вскричал он, — все здесь уничтожу. Спасибо тебе, гетман! Отбери для меня пятьдесят казаков.
И царь, вскочив на лошадь, бросился в погоню. С ним поехали гетман с казаками, Ромо и граф Шереметев. Они промчались по грязным улицам, а затем устремились на широкие астраханские луга, освещенные яркой луной. Петр догадался, что похитители направляются в Баку.
Максимильена во время бешеной скачки галопом почти лишилась чувств. Поясницу разламывало от невыносимой боли, но молодая женщина все же пыталась разглядеть лицо того, кто держал ее. Лошади между тем заметно сбавили шаг, а потом и вовсе остановились — у одного из несчастных животных выступила на ноздрях пена, предвестник неизбежной гибели. Похитители о чем-то совещались на непонятном для Максимильены языке. Она почувствовала, что ей освободили ноги, и человек, несший ее, вдруг произнес по-французски:
— Поднимайся на холм, мы спрячемся в пещере.
Максимильена подчинилась, но связанные руки мешали идти, а ноги путались в длинной юбке. Все тот же разбойник, обхватив ее за плечи, помог ей подняться до пещеры. Здесь мужчины вновь заспорили. Они говорили по-персидски:
— Надо убить ее, — сказал один. — Султан велел ее похитить, а если не удастся, прикончить.
Второй возразил:
— Я не стану убивать эту женщину.
— Прекрасно, я справлюсь и без тебя, — заявил, ухмыляясь, его кровожадный товарищ.
— Я тебе не позволю. Нельзя убивать беременную, это принесет нам несчастье.
— Расскажи об этом султану!
— Нам все равно не добраться до Баку. Смотри, по равнине скачет галопом конный отряд. Они нас найдут.
— Именно поэтому ее надо немедленно прикончить.
Бандит, жаждущий крови, выхватил кинжал и занес его над Максимильеной, обессилевшей и лежащей на земле. Тот, что защищал ее, кинулся на человека с кинжалом; оба они стали кататься в пыли, осыпая друг друга проклятиями и рыча от ярости. В схватке маски упали с их лиц, и Максимильена увидела, что у того, кто защищал ее, были раскосые глаза и желтая, как у азиата, кожа; второй же походил не то на перса, не то на турка.
Молодая женщина прекрасно понимала, из-за чего сцепились эти двое — если перс одержит победу, то он зарежет и ее. Стук копыт приближался, и у нее замирало сердце — то от отчаяния, то от надежды. Максимильена была уверена, что Петр бросится в погоню за негодяями.
Перс между тем выпустил из рук кинжал и прижал китайца к земле, намереваясь его задушить. Гибкий азиат вывернулся из-под своего противника и метнулся к кинжалу. Перс, рванувшись следом, налетел на острие — в горле у него заклокотало, изо рта хлынула кровь, и он, упав на колени, осел. Максимильена отвернулась, а азиат, отдышавшись, преклонил перед ней колено, вытащил кляп и развязал руки. Максимильена внимательно посмотрела на него и спросила:
— Как тебя зовут?
— Ли Кан Юн.
— Почему ты решил меня спасти?
— Из-за ребенка, которого ты носишь во чреве, Улыбка Лета.
В этот момент послышалось конское ржание, раздались крики, и в пещеру ворвался Петр, размахивая пистолетом, а за ним люди из его отряда. Ли Кан Юн бросился в глубь пещеры, чтобы спрятаться, но царь преградил ему путь со словами:
— Тебе конец, бандит, я с тебя шкуру прикажу спустить!
Подойдя к Максимильене, царь взял ее на руки:
— Ты жива, любовь моя, — воскликнул он, — ты не ранена! Господи, как я перепугался!
Двое казаков потащили Ли Кан Юна к выходу, осыпая его тумаками. Царь крикнул, обернувшись:
— Пытать до тех пор, пока не скажет, кто его послал!
Тут Максимильена впервые подала голос:
— Отпусти этого человека. Пусть идет куда хочет. Он похитил меня, но потом сражался, чтобы спасти мне жизнь.
Петр явно колебался.
— Из любви к тебе я оставлю ему жизнь. Но отпустить не могу.
— Нет, прошу тебя, оставь его.
Царь, взглянув на азиата с сожалением, сказал неохотно:
