— Да, я помню! — воскликнула Эйприл. — Она навала вас своим «petit ours»[8].
— Господи, она тебе рассказала! Вот шалунья! Надеюсь, она не рассказала, почему она так меня называла?
Об этом в дневнике ничего не сообщалось, но Эйприл догадалась, когда взглянула на руку герцога, которой он сжимал набалдашник трости, — она была покрыты густыми седыми волосами.
— Это потому, что вы волосатый?
Джона засмеялся. И Эйприл подумала: какой у него приятный смех!
— Кажется, твоя мать, дитя мое, не стеснялась, описывать наше прошлое. — Джона наклонил голову и уставился в землю. — Но после рождения Джереми все изменилось.
— Это после того, как ваша жена узнала о вас и о мад… маме?
— Да, похоже, что так. Каким-то образом поползли слухи о том, что Вивьенн больна. Конечно, это было неправдой, но злобные сплетни невозможно унять. Мы так и не узнали, откуда это пошло… Возможно, клиент разозлился на то, что она долго ему отказывала. Кто знает? Но Вивьенн очень скоро превратилась в изгоя общества. Ее нигде не принимали. Положение становилось невыносимым не только для нее, но и для любого, кого видели рядом с ней. — На мгновение герцог погрузился в воспоминания, но тут же, очнувшись, продолжил: — Я начал бояться. У меня прочное положение в обществе, ты ведь понимаешь… слухи, которые преследовали Вивьенн, стали вредить и мне. Как не трудно было это сознавать, но связь с ней могла погубить мою репутацию. Поэтому я… мне пришлось с ней порвать. — Джона повернулся к Эйприл, ища у нее понимания и сочувствия. — Эйприл, я сделал это ради семьи. Я был связан долгом. — Он помолчал, но потом признался: — Думаю, я сделал это из-за себя самого. Я был слишком большим эгоистом. Гордым. И это стоило мне единственной женщины, которую я когда-либо любил.
Эйприл видела, чувствовала, как он страдает. Джона опустил голову, лицо его болезненно сморщилось, а глаза наполнились слезами.
— Я был дураком.
Он закрыл лицо руками и зарыдал.
Эйприл погладила его по спине. Да, не она одна жертва своего происхождения. Мадам и герцог тоже страдали, их любовь не смогла переступить через сословное неравенство. Она смотрела на него, печального, сломленного человека, и была тронута до слез.
Герцог справился с рыданиями и вытер глаза.
— Я и не представлял, чем это чревато для меня. Для нее. Для тебя.
«Я не заслуживаю его расположения», — пронеслось в голове Эйприл.
— Ваша светлость, не надо так убиваться. Это было много лет назад. Теперь все по-другому.
Она вытерла его мокрую щеку ладонью.
Он крепко сжал ее руку:
— Надеюсь, ты позволишь мне стать твоим отцом. Вивьенн была светом моей молодости, но ты… ты станешь светом моих преклонных лет. Ты права — не будем больше говорить о прошлом, подумаем о будущем. Обещаю — тебя не оставлю.
Эйприл стало стыдно. Никогда в жизни ей не было так стыдно за свои поступки. Она его недостойна! Ей пришлось с трудом сдержаться, чтобы не признаться герцогу во всем и не убраться из его дома и из его семьи. Но Джона так доверчиво смотрел на нее, молил дать ему возможность искупить прошлые грехи! Что ей оставалось деть? Только уступить его просьбе.
— Да, ваша светлость. Что было, то прошло.
Райли в отвратительном настроении спустился по парадной лестнице. Он провел бессонную ночь за бутылкой бренди, детально обдумывая «шараду» под названием мисс Эйприл Деверо. Эта девчонка все поставила с ног на голову. Он всегда гордился тем, что превосходно разбирается в людях. Эта черта помогла ему стать справедливым и проницательным судьей. Но эта девушка… была для него загадкой. В пользу ее истории говорило многое, однако он нутром чувствовал, что она не та, за кого себя выдает. Ее присутствие в доме представляло угрозу репутации семьи.
Будь проклят тот день, когда Вивьенн появилась в жизни отца! Из уважения к отцовским чувствам Райли не высказал своей радости, узнав, что Вивьенн наконец-то находится в могиле. Со смертью Вивьенн секреты, которые могли бы нанести ущерб его семье, были окончательно похоронены. Но с появлением мисс Деверо угроза возникла вновь — старые секреты могут получить огласку. Казалось, даже из могилы Вивьенн могла навредить Хоторнам. Старый герцог слепо поверил тому, что Вивьенн оставила ему дочь, однако Райли был убежден — у Эйприл имеются скрытые мотивы. Но какие?
Он пролежал без сна до утра, размышляя, какие она преследует цели. Пока что она не сделала попыток шантажа или чего-то в этом роде, но он был готов поставить на кон свое состояние, чтобы доказать: каждое произнесенное ею слово — ложь.
Несмотря на раздражение и растущую уверенность, что Эйприл — интриганка и смутьянка, он чувствовал, что она совершенно не сознает ту огромную власть, которая у нее есть, чтобы сокрушить его семью. И в то же время она привлекает его своей дерзкой манерой держаться. Ни одна воспитанная леди из числа его знакомых не осмелилась бы бросать ему упреки, причем таким вызывающим образом.
Она хорошая артистка — нужно отдать ей должное. Смешно наблюдать, как за тонким налетом благопристойности проглядывает отсутствие должного воспитания. Она одурачила всех. Но он повидал слишком много преступников из низов, чтобы его могла обмануть зеленая девчонка. Ее надо отшлепать как следует, а потом наставить на путь истинный. И он сделал бы это, если б не боялся того, что последует за этим позже: она такая хорошенькая, такая обезоруживающе юная. Что, если чутье его подвело и он действительно ее брат? Не может быть. Он докопается до сути, чего бы это ему ни стоило.
Заметив, что из столовой вышел дворецкий, Райли отдал распоряжение:
— Форрестер, пошлите за моим поверенным.
— Мистер Нордем уже здесь, милорд, — сказал дворецкий. — Его светлость послали за ним сегодня утром. Они оба сейчас в кабинете его светлости.
— Понятно. Спасибо.
Райли показалось странным, что отцу понадобился адвокат, но то, что Питер Нордем уже здесь, очень кстати.
Райли распахнул дверь отцовского кабинета, и Нордем встал, чтобы обменяться рукопожатием со своим старым другом.
Питер Нордем был такого же возраста, как и Райли, светловолосый, кареглазый и с располагающей улыбкой, вселял уверенность во всех, кто с ним встречался. Это весьма выгодное качество для поверенного.
— Почему ты здесь? Ты разве не занят делом по убийству Капофаро?
— Займусь этим не раньше следующей недели. Я только что принес кое-какие бумаги на подпись герцогу.
Райли повернулся к отцу, который, надев очки, изучал лист пергамента, лежащий на письменном столе. Кабинет отца, аккуратный, как ухоженный сад, был совсем не похож на его собственный, заваленный сводами законов в потертых переплетах, копиями записей судебных заседаний и вырезками из газет. В этом кажущемся беспорядке Райли разбирался с такой же уверенностью, с какой ходил по собственным владениям. Это была единственная комната, где слугам не разрешалось наводить порядок.
