«Только бы не покраснеть», — подумала Виллоу. Она не любила лгать, но война научила ее, что ради выживания иногда приходится делать вещи, которые тебе не по душе.
— А какое это имеет значение? — спросила она.
Рот Калеба скривился в сардонической улыбке.
— Для меня — никакого… Просто вы слишком молодо выглядите, чтобы быть замужем. Можно сказать, только что из ползунков.
— Мне уже двадцать лет, — отчеканила она. — В моем возрасте многие женщины имеют детей.
Калеб хмыкнул.
— А сколько лет вашему… мужу?
— Двадцать пять, — готовно ответила Виллоу, стремясь не лгать там, где это возможно. — Мэт младший из моих… то есть… я хотела сказать… младший из пятерых братьев.
Калеб помолчал, словно что-то обдумывая, затем приподнял черную бровь и галантно подставил ей руку Сделано это было не без издевки, но Виллоу решила не придавать этому значения, полагая, что Калеб не тот человек, у которого вежливость является главной чертой характера. Она взяла Калеба под руку с изяществом изысканной леди, как тому учили ее годы назад, еще до войны.
— Благодарю вас, мистер Блэк, — негромко, с растяжкой произнесла она. Красивый грудной голос словно ударил Калеба по нервам. В тех местах, где тонкие девичьи пальцы прикасались к его руке, родились теплые токи и разошлись по всему телу. Калеб напрягся, пытаясь отогнать наваждение. Он не мог допустить, чтобы желание и страсть руководили его поступками. Он злился на себя за то, что этот голос и девичьи формы оказались столь притягательными для него.
Калеб стал размышлять о том, способна ли Виллоу испытать страсть, или же эта «жена» Рено принадлежит к разряду хорошеньких шлюшек, готовых переспать с каждым, у кого есть деньги и желание. Калеб избегал проституток в прямом и переносном смысле.
Через вестибюль к ним направлялся коренастый мужчина в выцветшем пиджаке, застиранной рубахе и брюках военного образца. Он помахал им рукой в знак приветствия.
— А вот и мистер Эдвардс, — обрадовалась Виллоу.
— Надеюсь, теперь вы успокоились, — заметил Калеб.
— Мистер Эдвардс рассказывал много хорошего о вас.
— А вы, конечно, думали, что он врет.
Виллоу остановилась. Калеб также остановился, почувствовав, что тонкие пальцы больше не сжимают его руку.
— Мистер Блэк, — начала Виллоу и замолчала, встретившись с холодным, пристальным взглядом светло-карих глаз. Она глубоко вздохнула и продолжила:
— Я извинилась за то, что обидела вас. Поверьте, я вовсе не хотела этого. Просто я ожидала увидеть мужчину вдвое старше вас, ветерана войны, седовласого, со старомодными манерами.
— Джентльмена? — перебил Калеб.
— …богобоязненного человека, — закончила Виллоу.
— А почему вы думаете, что я не такой?
— Мне кажется, вы ничего не боитесь, в том числе и бога.
Лицо Калеба озарила широкая улыбка, оно разгладилось и просияло. У Виллоу перехватило дыхание. Когда Калеб улыбался, он был дьявольски красив!
Виллоу импульсивно снова взяла его под руку и улыбнулась в ответ.
— Так мы идем? — спросила она негромко.
Калеб посмотрел на упругие, чувственные губы девушки и ощутил прилив острого до боли желания. Эта женщина принадлежала другому, и он разозлился на себя. Лицо его приобрело суровое выражение, а линия рта стала длинной и тонкой, словно нож, который находился у него за поясом.
— Приберегите томные взгляды и нежные улыбки для мужа, южная леди, — сердито сказал Калеб. — Когда я смотрю на ваше карнавальное платье и золотистые волосы, я вспоминаю, сколько людей полегло в войну с обеих сторон, чтобы вы жили в роскоши, которую, как вам кажется, вы заслуживаете.
Презрение, с которым говорил Калеб, лишило Виллоу дара речи. Она не была ни южанкой, ни богачкой, ни прожигательницей жизни. Вряд ли стоило пытаться что-то доказывать этому человеку, он едва ли поверит ей или станет относиться к ней лучше. К тому же, если он узнает, что у нее нет ни цента и что услуги проводника будет оплачивать брат, он может просто повернуться и уйти.
Это будет катастрофой. Мистер Эдвардс недвусмысленно дал ей понять, что Калеб — один из немногих мужчин в здешних местах и чуть ли не единственный в Денвере, которому можно вверить жизнь, честь и имущество молодой женщины.
Не говоря более ни слова, Виллоу отвернулась от Калеба и направилась к мистеру Эдвардсу. Она не замечала восхищенных взглядов и шепота находившихся в вестибюле мужчин, ибо давно отвыкла смотреть на себя как на женщину, и собственное тело воспринималось ею как нечто, предназначенное для передвижения, требующее одежды, мытья и пищи. Но не как предмет мужского восхищения. Когда ее отец ушел воевать, Виллоу осталась одна с больной матерью на руках. Ей приходилось работать на ферме не покладая рук, чтобы прокормить семью.
Не в пример Виллоу, Калеб отмечал каждый взгляд, брошенный в ее сторону. Его холодный суровый взор охладил не одного потенциального ухажера. Но затем он решил, что в его обязанности проводника не входит защита Виллоу от плотоядных взглядов. Она была для него своего рода средством, которое даст ему возможность найти неуловимого Рено. Но не более. Хотя любой из здешних мужчин, которые крутятся возле отеля, был бы счастлив заработать полсотни долларов за то, чтобы отвезти очаровательную девушку в любую точку этой дикой, безлюдной страны, где большинство рек, каньонов и гор не имеют названий.
— Мистер Эдвардс, — негромко сказала Виллоу, — я так рада вас видеть.
Эдди заулыбался, взял ее руку и приложился к ней губами, после чего представил Виллоу своей спутнице — полной, румяной, голубоглазой женщине лет тридцати.
— Миссис Моран, это миссис Соренсон. Роуз, это та молодая женщина, о которой ты так много слышала за последние три недели.
— Как три недели? — удивилась Виллоу. — Нет еще и трех часов, как я приехала в Денвер.
Эдди состроил гримасу.
— С тех пор как появился телеграф, вести распространяются так быстро, что голова может закружиться. Мы услышали об очаровательной южной леди и ее пятерых чистокровных скакунах, как только вы сели в дилижанс в Сент-Джозефе и привязали лошадей сзади.
Роуз встала и непринужденно взяла Виллоу за руку.
— Не обращайте внимания, миссис Моран. Здесь, на Западе, люди только и делают, что сплетничают. Стоит случиться чему-нибудь непривычному, и мы начинаем жужжать, словно растревоженный улей.
Лицо Роуз несло на себе отпечаток доброты и легкой печали. Такой же запомнила Виллоу свою мать в последние годы жизни: война, тяжелая вдовья доля, болезнь, разорение семьи свели ее в могилу.
