склевывают, они часть в снег роняют. А еще, наверное, на нижних ветках плоды какие есть, птахам под снег не забраться, а мы раскопаем, да соберем. Может и на кисель хватит.
– Вот еще придумал, чтобы вои дружинные по сугробам ягоды за птицами подбирали! – возмутился второй десятник.
– Есть захочешь и не туда залезешь, – отмахнулся Горшеня. Он твердо решил, что люди Олексича голодать при нем не будут, и изыскивал все новые и новые способы добыть пропитание. Старый десятский помалкивал, что уже послал сына и Нижатку тайком проследить за местными, где они и как ловят рыбу. Покупать у вороножских улов по безбожной цене Горшеня не собирался.
Демьян пошел со своими собирать мерзлый терн. В тайне он надеялся, что дева опять выйдет на лед или по какой надобности будет крутиться у городни. Но за стенами заставы ольговцев встретила унылая пустота. Пока вои ползали в овраге на коленях, выискивая маленькие сморщенные ягодки, и радуясь, как дети, каждой находке, Олексич с мрачным выражением лица бесцельно мерял сугробы. Память услужливо подсовывала то теплые девичьи губы, то лучистые глаза, то нежные ручки. «Побоялась она, что я обману, сделаю, как князь советовал, что бесчестье ей будет. Вот и не показывается, а если бы я встретил ее еще раз, так все бы объяснил… Если бы встретил…»
Вернулись под вечер, голодные и уставшие. Проня, оставленный за кашевара, суетился у очага, помятое лицо, говорило о том, что он проспал счастливым богатырским сном до заката, и еды сотоварищам придется ждать долго.
– Тебя, дурень, зачем оставляли! – накинулся на него Первуша. – Есть охота, аж животы сводит, а он только котел на огонь ставит.
– Да я не виноват, то домовой меня одурманил, сон напустил, – оправдывался Проня, роняя под ноги черпак. – Говорил я, задобрить его нужно, кашки на ночь в уголок поставить, а то проказничать начнет. Не дали, вот и озорничает.
– Я те сейчас как дам тем черпаком по макушке, так и домового задабривать не придется, в следующий раз каша сама вариться станет, – пригрозил десятник, показывая нерадивому кашевару кулак.
– Ну, здесь дело долгое, – махнул рукой Демьян, – пойду я к князю. Горшеня отсыпь терну, снесу.
В горнице у князя было томно жарко. Александр в одной исподней рубахе валялся на широкой лавке.
– Явился? – лениво протянул он, потягиваясь. – Где бродили? Опять за перепелами ходили?
– Вот, княже, побаловаться тебе принес, – Демьян поставил на стол невысокий туес с мерзлым терном.
– Сметливые у тебя людишки, – подивился Александр, подсаживаясь к столу. – Слышал, воевода из Чертовиц вернулся? Говорит, кабанчики в округе появились, на охоту зазывает. Завтра поедем, косточки поразомнем, это тебе не перепелки. Эх, на вепря бы выйти в одиночку да местным носы утереть! – молодой князь мечтательно прикрыл глаза.
– Это да, – согласился Демьян.
В дверь робко постучали.
– Входи! – крикнул Александр.
Появилась нечесаная голова меньшого Горшеньки.
– Я это… мне Демьяна Олексича надобно, – промямлил он, низко кланяясь.
– Ну, чего там стряслось? Первуша Проньку черпаком убил? – усмехнулся боярин.
– Да нет…, – замялся парнишка, растерянно поглядывая на князя.
– Говори уж, – махнул рукой Демьян.
– Там к тебе девица приходила.
Олексич так быстро рванул к Горшеньке, что чуть не опрокинул стол, Александр на лету подхватил, готовый рассыпаться синими ягодами, туес.
– Тише ты, окаянный, – засмеялся он.
– Что за девка? Какая из себя? – Демьян нетерпеливо дернул отрока за рукав.
– Красивая такая, – Горшеня описал в воздухе руками довольно дородную фигуру.
– Может такая? – Олексич нарисовал более стройный стан.
– Де нет, боярин, вот такая, – опять широко развел руки парнишка. – Я же говорю, красивая.
– А роста? – у Демьяна еще была надежда.
– Вот такая, – провел Горшенька гораздо ниже, чем хотелось бы боярину.
– Ай, да Робша! Всех местных девок околдовал, сами к нему приходят! – князь заливисто расхохотался.
Демьян равнодушно отвернулся, возвращаясь к столу.
– Она передать просила…, – начал отрок.
– Ступай! – одернул его Олексич.
– Как это ступай? – замахал руками князь, подмигивая Горшеньке. – Сказывай, что она там боярину передала.
– Сказала, дескать, ее хозяйка прощения у Демьяна Олексича просит, а за, что он, мол, сам ведает. Да, чтобы на нее не серчал, гостинец ему шлет.
Под ошеломленным взглядом Демьяна Горшенька метнулся в сени, занес огромный узел и с поклоном поставил на стол.
– Вот, – выдохнул он.
– А как хозяйку зовут, ты спросил?! – разволновался Олексич.
– Так я думал, ты ведаешь, – парень удивленно захлопал ресницами.
Князь снова расхохотался.
– Дурень, ты, дурень, – вздохнул Демьян.
– Давай уж смотреть, что там за подарочек, – Александр нетерпеливо начал развязывать края большого шерстяного платка, в котором оказался берестяной короб.
– Ого, – присвистнул он, доставая большой пшеничный каравай. – Теплый, представляешь, еще теплый!
От вида аппетитной румяной корочки все трое сглотнули слюну.
– Кто же она – твоя зазноба? В городце голодно, князья ржаной хлеб напополам с лебедой едят, а тут такое богатство, – Александр опять запустил руку, выставляя на стол небольшой горшочек, горло которого было перевязано тряпицей. – Мед! Мед! – закричал он, сдергивая холщевую крышечку.
Демьян наклонился над горшком, там был не хмельной напиток, не сбитень, а самый настоящий мед, летний дар трудолюбивых пчел, растопленный чьей-то заботливой рукой, и от того янтарный и тягучий. Парень не удержался и обмакнул мизинец, золотая капля игриво побежала по пальцу, приятно холодя кожу.
На дне короба оказалась рубаха из искусно сработанного тонкого сукна, окрашенная в зеленый цвет с узором из диковинных цветов и длинноногих петушков по вороту и подолу. Воистину княжеский подарок! Демьян, глупо улыбаясь, таращил глаза на щедрый девичий дар.
– Вот тебе и дочь воротника! – изумленно выронил Александр. – Хорошо здесь воротники живут. Робша, а не податься ли нам в дозорные вороножские, а? Как думаешь?
Олексич не хотел думать. Осознание, что дева его помнит и привечает, затмевало все остальное. Он отрезал от каравая одну треть и отложил на стол, большую часть сунул Горшеньке:
– На, отцу отдай, путь поделит на наших. Ступай.
Отрок с поклоном удалился.
Князь с боярином, осенив себя распятием и прошептав молитву, сели есть, макая пшеничные ломти в мед.
– Послушай Робша, забудь ты эту деву, – неожиданно сухо сказал князь.
– Как? – Демьян перестал жевать.
– А так, – Александр слегка кашлянул в кулак. – По всему выходит разбойника она дочь, с бродниками якшается.
– Да ты о чем? – Олексич подался вперед, упирая руки в стол.
– А о том. Ты выслушай, а потом брови хмурить станешь. Посуди сам, у кого сейчас добра столько может быть, только у татей, что на чужое зарятся. Остальные впроголодь живут.
– Не нам чужое добро
