Филадельфия откинулась на подушки. Миссис Ормстед напоминала ей тетку ее отца Гарриет, которая умерла, когда Филадельфии было двенадцать лет. Добрая и деятельная женщина, она тоже не считалась ни с какими препятствиями, когда чего-то хотела.
— Вы самая добрая женщина, но при этом такая, которой очень трудно отказать.
— Мистер Ормстед говорил то же самое. — На какое-то мгновение холодные голубые глаза пожилой женщины потеплели, но она тут же решительно тряхнула головой. — Он скончался три года назад. А кажется, что прошло уже тридцать. Говорила ему, что он не должен злоупотреблять бисквитами, пропитанными вином и залитыми взбитыми сливками. Но он был ужасно упрямый человек. Не мог изменить свой характер. Никак не могу понять, почему я вышла за него замуж.
Филадельфия импульсивно дотронулась до руки миссис Ормстед.
— Вы, видимо, очень любили его.
Миссис Ормстед посмотрела на Филадельфию так, словно впервые увидела ее.
— Думаю, что вы правы, моя дорогая. Я открою вам секрет. Никогда не выходите замуж за мужчину, чей характер вы не можете изменить. К тому времени, когда вы привыкаете к его характеру, он умирает, и получается, что вы зазря употребили все эти годы. — Она резко обернулась к доктору. — Вы еще не закончили? Девушка устала.
Доктор собрал свои инструменты, оставил Филадельфии обезболивающее лекарство и удалился.
— Я хочу видеть Акбара, — тут же сказала Филадельфия.
— Я в этом не сомневаюсь, — отозвалась миссис Ормстед, — но я полагаю, что вам нужно отдохнуть. Поспать, а потом поужинать. А потом посмотрим.
— Он будет чувствовать себя несчастным, — сказала Филадельфия, — и я тоже.
— Прекрасно. Маленькое несчастье украшает девушку. В вашем возрасте я частенько чувствовала себя несчастной, и мне всегда это нравилось.
Она повернулась и вышла из комнаты.
Филадельфия долго лежала, глядя на закрытую дверь и прислушиваясь, не раздадутся ли чьи-нибудь шаги. В конце концов она решила, что миссис Ормстед ушла, а Эдуардо не сможет в ближайшее время навестить ее.
Расстроенная, она принялась рассматривать комнату, в которой лежала. Она была обставлена по последней моде — с простотой и обилием воздуха. Стены были оклеены простыми обоями с синими и белыми полосами. В комнате стояло несколько маленьких столиков с фарфором и разными безделушками. Белые занавески прикрывали окна. У камина, закрытого на летнее время, стоял экран, выполненный в восточном стиле. На полу лежали индийские циновки. За большой японской лакированной ширмой, стоявшей в углу, находился умывальник, висели полотенца и виднелась ванна. Приятная комната, служившая подтверждением слов миссис Ормстед о ее богатстве.
Потом мысли Филадельфии вернулись к лодыжке. Доктор обложил ее льдом, но тупая пульсирующая боль полностью не прошла. Филадельфия почувствовала себя несчастной, усталой и голодной.
Мысль о еде была последней перед тем, как она закрыла глаза. На столике у двери стояла ваза с фруктами. Фрукты выглядели спелыми, сладкими, источающими сок. Где Акбар, когда он действительно нужен ей?
— Вам лучше? — Акбар стоял рядом с Филадельфией, лежавшей в бамбуковом шезлонге.
Она покачала головой, памятуя о горничной, находившейся поблизости.
— В моей лодыжке очень пульсирует кровь, а в желудке совершенно пусто.
Эдуардо бросил грозный взгляд на горничную.
— Мемсаиб хочет завтракать. Немедленно принести ей завтрак.
— Сию минуту, сэр, — горничная, очарованная и одновременно напуганная этим мужчиной в тюрбане, присела в реверансе и выскочила из комнаты.
— Ой! Вы делаете мне больно! — возмутилась Филадельфия, когда Эдуардо согнул ее колено и взялся за забинтованную лодыжку.
— Так вам и надо, — пробормотал он, разматывая повязку. — Женщина, которая настолько глупа, что суется и пугает лошадь, заслуживает того, что она получила.
— Вы просто завидуете, — сказала она, отбросив свой нарочитый акцент. — Вы провели ночь в крыле дома для слуг, в то время как я спала здесь.
Он окинул взглядом голубую с белым спальню.
— Здесь очень мило. И даже помещения для прислуги имеют свою привлекательность. К примеру, горничная, которая только что вышла, занимает комнату, соседнюю с моей. Она и ее соседка по комнате очень заботились о моем удобстве вчера вечером.
Филадельфия метнула в его сторону негодующий взгляд, потом обнаружила, что он очень умело обращается с ее лодыжкой.
— Что вы делаете?
— Хочу убедиться, что идиот, именующий себя врачом, знает в своем деле толк.
У него не было ни минуты, чтобы остаться с Филадельфией наедине, с тех пор как накануне днем они вошли в дом Ормстедов. Единственное время, когда он мог видеть ее, это после обеда. Но и тогда миссис Ормстед стояла рядом с ним, ее зоркие глаза не упускали ни одного нюанса в их движениях. Он не мог дотронуться до Филадельфии, не мог даже спросить ее, как она себя чувствует в роли мадемуазель Ронсар. Теперь он был полон решимости самому осмотреть ее.
Он повернул ее ступню направо, потом налево, взад и вперед.
Наблюдая за ним, Филадельфия забыла, как она обрадовалась, когда он вошел в комнату. Она плохо спала, то и дело просыпалась с тревожным ощущением, что за ней следят. Конечно, никого в комнате не было, а только ее совесть, мучившая ее, что она воспользовалась добротой незнакомой дамы. Как огорчится миссис Ормстед, если узнает, что приютила под своей крышей самозванку. Им нужно просто уехать из этого дома и вернуться в отель «Виндзор».
— Ну что? — спросила она. — Вы удовлетворены, что моя нога на месте?
— Я удовлетворен тем, что она не сломана, — ответил он, не поднимая глаз. — Я надеялся, что он хотя бы наложил мазь. Я обращаюсь со своими лошадьми лучше, чем этот доктор с людьми.
— Во всяком случае, я заслуживаю лучшего обращения, чем ваше. Вы крутите мою лодыжку так, что у меня кровь стучит еще сильнее.
— Правда? — удивился он. — Тогда я исправлю свою ошибку.
Медленными, но решительными движениями он начал массировать ей лодыжку, сначала легкими прикосновениями, потом усиливая нажим. Левой рукой он прочно держал ее за пятку.
Филадельфия судорожно вздохнула. Но постепенно от тепла его рук боль стала затихать. Еще через минуту гипнотические движения его пальцев сняли у нее и головную боль, и, расслабившись, она откинулась на подушки. В его руках она чувствовала себя уютно и в безопасности.
Эдуардо слышал, как она постанывает от удовольствия, с гордостью и раздражением. Он знал, что означает ее реакция, хотя сама она этого не знала. Будь она другой женщиной, он допустил бы, что она поощряет его позволить себе с ней больше, чем следует. Но он этого не допускал. Эдуардо понимал, что она слишком несведуща в приемах мужчин, чтобы осознать все значение ее покорности его прикосновениям. Филадельфия даже не отреагировала, когда его рука поднялась от лодыжки под полу ее халата к икре.
