— Будьте терпеливы. А ваша сестра занимается достойной общественной деятельностью…
— Да, мы это уже выяснили. Я жду вашего вопроса.
— Не спешите. А другой ваш брат отличился на войне, получив ужасную рану в бою…
— Да, мы все называем нашего Чейза героем. Вы перечисляете факты, которые мне известны.
— Минутку. Я хотел узнать, не тяжело ли принадлежать к такой выдающейся семье.
«Мне тяжело находиться рядом с вами».
Странный вопрос. Женевьева заподозрила в нем скрытый подвох.
— Я люблю свою семью. События происходят во всех семьях.
Герцог недоверчиво приподнял бровь.
Конечно, он был прав. Мало кто из других семей так отличился, как Эверси.
Мгновение он задумчиво смотрел на Женевьеву. «Раз, два, три… Раз, два, три». Музыка не умолкала.
— Я тут подумал, мисс Эверси, и понял, что вы не ответили на мой вопрос. И поскольку я наконец его задал, возможно, вы не сочтете за труд дать мне ответ.
Женевьева чуть не рассмеялась. Он пробил брешь в ее хладнокровии. И на какой-то блаженный миг она позабыла о тяжести в груди.
— Думаю, мне все-таки приятнее беседовать с вашей третьей пуговицей.
— Она не принимает непрошеных гостей, — сурово ответил герцог.
Женевьева весело рассмеялась.
Герцог улыбнулся ей в ответ, и она заметила безупречные губы, тонкие морщинки в уголках его глаз, еще одну на лбу, четко очерченный подбородок, прямой нос, белоснежную рубашку — все в нем было элегантно и подчеркнуто безупречно.
На какое-то мгновение Женевьева положилась на герцога, с радостью сбросив с плеч тяжелую ношу. Он был не из тех ширококостных, плотных мужчин, которыми изобиловал сельский Суссекс, а оказался жилистым и подвижным.
Краем глаза она заметила, как Гарри обернулся в ее сторону, заметила знакомую золотистую копну волос. Женевьва немедленно наклонила голову, как будто увидела на полу монету. Но в зале было слишком много гостей, поэтому Гарри больше не попадался ей на глаза, и, расстроенная, обессиленная, она обратила свое внимание на герцога.
— Полагаю, живопись очень успокаивает после общения с энергичными и, я бы сказал, непредсказуемыми членами семейства Эверси. Ведь картины день за днем остается неизменными, не так ли?
Вопрос прозвучал вполне невинно. Женевьева тут же насторожилась. Она подозревала, что у герцога дурные намерения.
— Но в зависимости от настроения можно в одной и той же картине каждый день открывать что-то новое, — ответила она.
Они сделали круг по залу, и тут внезапно ноги Женевьевы вновь коснулись пола, от чего ее охватила паника. Когда-то это была ее самая любимая большая комната во всем доме со сверкающим янтарным полом и яркими люстрами. Пустая, она обещала скорое веселье и звуки музыки. Теперь же она нигде не видела Гарри и Миллисент. Ее вновь пронзила острая боль. Возможно, Гарри именно сейчас склонился на одно колено за разросшимся кустом папоротника. А вдруг он увел Миллисент в сад, где, по правде говоря, было слишком холодно для романтического свидания, но зато на небе сияли звезды?
Слава Богу, вот и он! Танцует с Миллисент. Они уже помолвлены?
— Неужели вы действительно каждый день замечаете в картинах что-то новое?
Кажется, эта тема по-настоящему заинтересовала герцога. Женевьева не была уверена, что именно так увлекло его: тот факт, что картины могут меняться, или ее мысли на этот счет.
— Вообще-то картины — это не хрустальный шар, в котором вы видите меняющиеся изображения и тому подобное. Но разве вы никогда долго не смотрели на картину, всякий раз чувствуя, будто она стала другой?
Как объяснить суть искусства тому, кто ничего в нем не смыслит? Если бы она танцевала с Гарри…
— Конечно. В молодости, путешествуя по Европе, я однажды долго смотрел на картину итальянского художника Веронезе «Венера и Марс». Вы ее знаете? Венера совершенно обнажена, как в день своего рождения, а Марс одет и стоит перед ней на коленях. Эго выглядит так, словно он собирается ублажить ее. Вокруг летают херувимы. Я долго разглядывал эту картину.
«Ублажить»… Ради всего святого!
Герцогу удалось завладеть вниманием Женевьевы.
Она хранила молчание.
Ее изумили слова герцога. Она пристально смотрела на него, а в голове у нее проносились яркие образы, и щеки девушки стали пылающими. Женевьева знала эту картину. Она прекрасно знала, в каком именно месте на полотне Марс опустился на колени перед Венерой.
Герцог нарочно все это сказал.
Внезапно все чувства Женевьевы обострились, словно вспыхивающие в темноте, светлячки. Особенно остро она ощущала прикосновение. Прикосновение рук герцога: одна твердо обнимала ее за талию, так что через шелк платья чувствовалось ее тепло, другая покоилась на ее руке. Женевьева ощутила контраст мужественности, исходящей от герцога, со своей хрупкостью.
О Боже, он так долго смотрел на нее, не мигая!
— Вы знаете художника Боттичелли? — осторожно спросила она.
— Да, но смутно.
— Мне кажется, его недооценивают. Я люблю изящество его линий, свет, пронизывающий предметы на его картинах.
Монкрифф испытал легкое волнение. Он забросил набивку в виде соблазна, изысканного приглашения. Женевьева поняла это и продолжила разговор.
— Я видел его картину «Венера и Марс», — добавил герцог. — Интересно, что на этой картине Венера полностью одета, а бедняга Марс раскинулся рядом, словно утомленный ею.
Последние слова герцог прошептал Женевьеве на ухо, что не пристало делать мужчине во время вальса.
— Это аллегория, — неубедительно пробормотала она.
— Неужели? — недоверчиво переспросил герцог.
Он словно предлагал Женевьеве подумать, не олицетворяет ли картина все то, что произошло между Венерой и Марсом, что могло произойти между любым мужчиной и любой женщиной, в том числе и между ними двумя.
Женевьева замолчала. О чем она думает? Ошеломлена его или своей дерзостью?
— У меня есть знакомый художник по фамилии Уиндем. Глядя на его картины, не остается сомнений в том, что он хотел ими сказать. Никто не принимает их за что-то другое и не видит в них скрытого смысла, — продолжал он тему.
Уиндем рисовал самые сладострастные картины для «Бархатной перчатки», борделя, куда заходили любители только красивых женщин. Все персонажи его картин были обнажены и прекрасно проводили время.
— С мистером Уиндемом вас сблизил интерес к… лошадям?
Вот это да!
Герцог насторожился. Он устремил задумчивый и пристальный взгляд на Женевьеву, и она довольно смело посмотрела на него блестящими глазами. Ему стало понятно, что подобного рода флирт для нее в новинку: она нанесла удар и тут же отступила, словно своими вопросами он открыл для нее тропу, на которую она всегда мечтала, но боялась шагнуть.
