— По-моему, да. Ее еще по-особенному называли…
— Валиде?
— Да, точно.
— А алмаз ты видел? — Пиндар нервно взъерошил волосы.
— Да, лицезрел. — Франческо быстро взглянул на бархатный занавес.
Пол заметил и воскликнул:
— Боже! Он здесь?
«Алмаз совсем близко, его можно выиграть… Нет! Я не должен даже думать об этом, я дал слово!» Пиндар почувствовал, будто кто-то схватил его за горло.
— Он здесь? — сдавленно прошептал торговец.
— Да.
Непонятно почему оба перешли на шепот. От двери вновь донеслось покашливание. Господи, неужели Керью все еще ждет? Пожалуй, это одна из главных загадок мироздания: почему, когда слуга не нужен, он всегда рядом, а понадобится — ищи его неизвестно где?
— А кавалер позволит взглянуть на него? — спросил Пиндар у Франческо, не обращая внимания на докучливого повара.
Почему-то Полу сегодня казалось: нет на свете ничего важнее этого алмаза и надо увидеть его во что бы то ни стало.
— Он — для самых высоких ставок в Венеции. — Даже в свете свечей лицо приятеля было серым от усталости. — Здесь проигрывают состояния. Власти уже пытаются закрыть ридотто. А за большую игру Зуана могут даже изгнать.
У торговца зашумело в ушах.
— А я увижу камень, если решусь сыграть?
Купец совсем забыл о дотошном слуге.
— Меммо никогда не даст тебе попробовать, — покачал головой Франческо. — Только не в эту игру.
— Но почему? — У Пола вспотели ладони, заколотилось сердце.
— Не будь дураком, Пиндар. Все знают, что ты уже банкрот. — Контарини казался с каждой фразой все более взволнованным. — Уходи отсюда, возвращайся домой, пока еще можешь. Тебя ждет слуга. — Он стряхнул руку торговца со своего плеча.
По сигналу Франческо Керью вошел в комнату и попробовал взять Пола под локоть, но вино сделало свое дело, и хозяин грубо оттолкнул его.
— Ну пожалуйста, старый друг! Замолви за меня словечко!
Пиндар схватил его за руку. Контарини отшатнулся, но вдруг успокоился и спросил:
— Если увидишь алмаз, обещаешь пойти домой?
— Да.
— Слово чести? — с сомнением в голосе уточнил мужчина.
— Слово чести.
— И ты сдержишь обещание, как подобает человеку чести?
— Сдержу! Во имя Христа, чего тебе еще надо?
— Пойдем.
Франческо откинул бархатные драпировки и поманил Пола за собой. Керью пошел следом. Восьмиугольная комната без единого окна. Здесь любой бы потерял счет времени: яркий свет множества свечей отражался в зеркалах от пола до потолка на каждой стене. Казалось, они попали внутрь шкатулки, искусно украшенной драгоценными камнями.
В центре — стол, за которым сидели двое мужчин и женщина. Четвертый лежал на полу, завернувшись в плащ. Заснул, наверное. Стол и стулья были сделаны из темного, почти черного дерева и богато инкрустированы перламутром.
Хозяин стоял спиной к игрокам. Заметив Пола, обернулся и медленно кивнул. У стены застыл мужчина в маске. В отличие от главного зала, где царила полная тишина, здесь допускались разговоры, пусть и вполголоса.
— Смотри на Меммо, — прошептал на ухо Полу Франческо.
Тот достал из шкафчика крохотный сверток розового, расшитого серебром бархата, похожий на дамскую сумочку, открыл и аккуратно перевернул над раскрытой ладонью. Оттуда вывалился камень размером с кулак ребенка.
— Все-таки правда! — прошептал мужчина в маске.
— А вы чего ждали? Это настоящий Голубой Султан, — ответил кавалер.
Он взял камень двумя пальцами и поднял, чтобы все могли рассмотреть сокровище. Игра остановилась, повисла тишина. Камень сверкал в сиянии свечей, голубой огонь и голубой лед отражались в каждом зеркале на стенах. «Такая красота не может быть созданием нашего мира», — подумал Пол.
Человек в маске наклонился, чтобы поближе рассмотреть алмаз.
— На нем что-то написано.
— Гравировка. Говорят, на языке моголов.
— Знаете перевод?
— Куда уж мне? — с улыбкой ответил Меммо. — А знатоки древних наречий пока не заходили.
Хозяин уже собирался положить камень обратно в шкафчик, как вдруг от входа послышался голос Пиндара:
— Позвольте взглянуть поближе. — Торговец чувствовал, что в ушах шумит все сильнее.
Кавалер вопросительно посмотрел на него.
— Позвольте взглянуть, — повторил Пол.
Меммо секунду помедлил, потом вдруг расслабился и протянул купцу камень.
— Пожалуйста, синьор Пиндар. Редкая удача! Не знал, что вы ученый.
Пол взял алмаз. Кончики пальцев защекотало, словно бы прикоснулся к живому существу. Самоцвет подошел по руке, словно сшитая на заказ перчатка. Пиндар поднес камень к свече, как Меммо, полюбовался странным тусклым блеском. Рассмотрел причудливые грани. Одна из множества — чуть больше остальных. Крошечными буквами — гравировка, как и рассказывал Просперо.
Пиндар медленно разобрал надпись по слогам — волосы встали дыбом.
— Что там написано?
— А-аз ма ютлаб.
— Что это означает?
— «Желание сердца моего».
Камень выполнит самое заветное желание своего хозяина.
«Алмаз должен стать моим. Любой ценой», — понял Пол в ту же секунду.
В наказание за то, что заперлась в келье, Аннетте устроила головомойку не суора Виргиния и даже не сестра Пурификасьон, которая обычно занималась дисциплиной, а сама ее преподобие аббатиса Бонифация.
После заточения в гареме девушка беседовала с суорой Бонифацией, лишь когда та официально приветствовала ее в день прибытия. С того момента она пару раз видела аббатису на церковных торжествах, когда старая монахиня находила силы посетить молебен в капелле. Суора Бонифация была уже так слаба, что редко покидала свои покои. Большинство молодых монахинь считали, что она совсем отошла от дел, а злые языки называли аббатису слабоумной. Старушку все уважали, хотя, как очень скоро поняла Аннетта, больше за родовитость и мирское богатство, чем за мудрость.
Личные покои аббатисы находились в глубине монастыря, напротив дортуара. Девушка постучалась в дверь, и ей тут же открыли. Аннетта изумилась, увидев женщину, одетую не по-монашески и даже не в платье послушницы, а в ливрею. Служанка проводила ее в большую комнату с несколькими высокими окнами, выходящими в сад. В углу, несмотря на жару, пылал огромный камин.
— Пожалуйста, входите, суора.
Только сейчас Аннетта заметила аббатису: маленького роста, похожая на птичку, та сидела в кресле у открытого окна. Служанка помогала госпоже с утренним туалетом: монахиня была полностью одета, но голова оставалась непокрытой. Бывшая карие отметила, что волосы суоры Бонифации не были коротко пострижены, как полагалось по уставу ордена. Локоны, убранные в тончайшую, как паутинка, серебряную сеточку, доходили до лопаток.
