— Достаточно голоден, чтобы даже волынку съесть, — отозвался Джейми, галантно приняв вину на себя.
Через минуту он протянул мне фляжку.
— Выпейте-ка глоточек, — шепнул он. — Сытой не станете, но по крайности забудете про голод.
Я надеялась, что забуду и еще кое о чем. Взболтнула жидкость во фляжке и сделала глоток.
С моим спутником все было в порядке; виски зажгло небольшой огонек, который приятно горел у меня в желудке, облегчая муки голода. Несколько миль мы проехали без всяких происшествий, совершая повороты то при помощи поводьев, то под воздействием фляжки с виски. Однако возле развалин какого-то коттеджа дыхание моего спутника изменилось и сделалось, прерывистым и тяжелым. Наше общее относительное равновесие, до сих пор сопровождаемое более или менее рискованным покачиванием, внезапно нарушилось. Я засмущалась, но, в конце концов, если уж я не чувствую себя пьяной, то Джейми и подавно трезв.
— Стоп! На помощь! — закричала я в следующую минуту. — Он сейчас упадёт!
Я отлично помнила свой последний спуск и совсем не была склонна его повторять.
Темные тени закрутились вокруг нас, взволнованно переговариваясь. Джейми, подавшись головой вперед, свалился с седла, словно мешок камней, к счастью — прямо кому-то на руки. Все остальные тотчас спешились и уложили Джейми на землю, пока я слезала с коня.
— Он дышит, — сказал кто-то.
— Это весьма отрадно, — огрызнулась я, поспешно нащупывая в темноте пульс. В конце концов я его обнаружила; пульс был хоть и частый но сильный. Положив руку Джейми на грудь и приникнув ухом к его губам, я почувствовала, что дышит он равномерно, без напугавших меня хриплых перебоев. Я выпрямилась. — Я думаю, у него всего лишь обморок, — сказала я. — Положите ему под ноги седельную сумку и, если можно, дайте воды.
К моему удивлению, все мои приказания выполнялись точно и незамедлительно. Юноша, как видно, много значил для них. Он застонал и открыл глаза, два темных отверстия при свете звезд. Лицо при этом слабом свете напоминало череп, белая кожа туго обтягивала кости вокруг орбит.
— Я в полном порядке, — произнес Джейми и попытался сесть. — Просто немного закружилась голова.
Я уперлась ладонью ему в грудь и заставила лечь.
— Лежите спокойно, — приказала я и, ощупав его плечо и грудь, повернулась к темной фигуре, которую я по размерам приняла за Дугала, их предводителя. — Огнестрельная рана снова кровоточит, к тому же этого идиота полоснули ножом. Полагаю, что рана от ножа не слишком опасна, но он потерял очень много крови. Рубашка насквозь промокла, но я не знаю, сколько здесь его собственной крови. Ему нужен отдых, и мы должны остаться тут по крайней мере до утра.
Темная фигура отрицательно мотнула головой.
— Нет. Мы достаточно далеко от гарнизона, чтобы оттуда рискнули на нас напасть, но надо принять во внимание караулы. Ехать нам еще не меньше пятнадцати миль.
Большая темная голова запрокинулась назад, Дугал наблюдал положение звезд.
— Сейчас никак не меньше пяти часов, даже, пожалуй, ближе к семи. Мы можем задержаться тут, пока вы не остановите кровотечение и перевяжете рану, но не дольше.
Я принялась за дело, негромко ругаясь себе под нос, а Дугал распорядился, чтобы один из мужчин держал лошадей и наблюдал за дорогой. Остальные отдыхали, потягивая из фляжек и тихо переговариваясь. Мурта помогал мне — — разрывал материю на полосы, подавал воду и приподнимал при необходимости раненого, которому запрещено было двигаться самому, хотя он бурчал, что чувствует себя отлично и все это ни к чему.
— Вы можете чувствовать себя отлично, и это не мудрено, — цыкнула я на него, давая выход собственным опасениям и возбуждению. — Каким идиотом надо быть, чтобы, получив ножевое ранение, даже не остановиться и не перевязать рану? И почему вы не сказали, какое сильное у вас кровотечение? Ваше счастье, что вы не умерли, шастая по окрестностям всю ночь, затевая ссоры и драки. Да еще с лошади свалился… лежи смирно, чертов дурень! — Полосы вискозного шелка и полотна, которыми мне приходилось пользоваться, с поразительной легкостью куда-то все время ускользали в темноте, словно живая рыба из-под пальцев — сверкнет серебристым брюшком и уйдет на глубину. Несмотря на холод, пот струйками стекал у меня по шее. Наконец я с великим трудом связала концы спереди и потянулась за другими, упорно прячущимися за спиной пациента.
— Где же оно… вы… о проклятый ублюдок, что ты натворил!
Джейми шевельнулся, и первый узел развязался.
На мгновение воцарилась ошеломляющая тишина.
— — Господи Иисусе, — заговорил Руперт, — никогда не слыхал, чтобы женщина употребляла подобные выражения.
— Тогда ты, значит, никогда не встречался с моей теткой Гризел, — под всеобщий смех произнес чей-то еще голос.
— Твой муж отдубасил бы тебя, женщина, — донесся из черной тени под деревом голос очень строгий. — Святой Павел говорит: «Принуди женщину к молчанию и…»
— Занимайтесь, черт побери, собственным делом, — огрызнулась я, чувствуя, как пот собирается у меня за ушами. — И Святой Павел тоже. — Я вытерла рукавом лоб. — Поверните его на левый бок. А вы, — обратилась я к своему пациенту, — если вы двинете хоть одним мускулом, пока я завязываю этот бинт, я вас задушу!
— Понятно, — кротко отозвался он. Я потянула слишком сильно последний бинт за концы, и он вырвался у меня из рук.
— Чтоб его к дьяволу в пекло унесло! — прорычала я, от злости и обиды хлопнув рукой по земле.
Наступила та же ошеломляющая тишина, потом, пока я нащупывала в темноте потерянный бинт, прозвучал дальнейший комментарий по поводу моих неженственных словесных оборотов.
— Может, ее следует отправить в монастырь Святой Анны, Дугал, — предложил некто с неопределенно белевшим лицом, сидя на корточках у дороги. — Я не слыхал, чтобы Джейми ругался, с тех пор, как мы уехали с побережья, а ведь он, бывало, позволял себе такое, от чего даже матрос покраснеет. Четыре месяца в монастыре сделали свое дело. Ты теперь не употребляешь имя Божие всуе, а, паренек?
— Ты бы тоже не употреблял, ежели бы на тебя наложили епитимью и заставили в феврале пролежать на каменном полу в часовне целых три часа после полуночи в одной рубашке, — ответил мой подопечный.
Мужчины расхохотались, а Джейми продолжал:
— Епитимья-то была на два часа, остальное время понадобилось, чтобы подняться с пола. Я уж решил что мои… то есть я думал, что примерз к плитам, но оказалось, что просто одеревенел от холода.
Он явно чувствовал себя лучше. Я невольно улыбнулась, но произнесла как можно строже:
— Веди себя тихо, а то стукну.
