черствой. Мы с ног сбились тебя разыскивая, уже и не знали, что думать. Мать рыдает, а ей и горя нет. Я пол-Москвы как гончая оббегал, старух Бекетовых напугал. Они про тебя и слыхом не слыхивали. Хорошо в университете хоть подтвердили, что ты на лекциях была, значит живая.
— У меня не было возможности вас предупредить, — буркнула Лида.
— Здесь еще еда какая-то, — уложил Митя на стол сверток, — чемодан назад заберу, это Лёлиных родителей.
— Да мне он и не нужен.
— Что тебе ничего не нужно, мы уже поняли, — Митя устало плюхнулся на кровать, пружины жалобно скрипнули. — Поживешь здесь, пока отец перебесится, потом вернешься.
— Я не вернусь, — сухо отозвалась Лида, отворачиваясь.
— Давай уже взрослеть. Жизнь, она сложнее, чем тебе кажется. Это вот в книжках, — указал Митя на этажерку, — либо белое, либо черное. Идеальных людей нет, и из Колмакова святого не нужно в фантазиях лепить. Он в своей фанатичной упертости многих под удар подставил. Теперь он мученик, а мы, выходит, подлецы. Я подлец, потому что не стал ничего подписывать, а подумал, что будет с родителями, с тобой, с Лелей?
— Митя, я тебя не осудила даже за… неважно, за что. Что ты от меня хочешь услышать?
— Я хочу, чтобы ты не лезла на рожон и думала о матери. Мы не чужие люди, даже если тебя сейчас кажется, что это не так.
— Я не буду больше никуда лезть, все бесполезно, — села Лида рядом с братом.
— Вот и умница, — потрепал он ее по макушке. — Далеко теперь до учебы добираться.
— Ничего, я приспособлюсь.
— Ну, пробуй самостоятельную жизнь, пора уже.
Митя ушел. Лида принялась разбирать вещи: летние туфли, суконное платье, старые пережившие тяготы экспедиции ботинки, шерстяные носки. Последние оказались особенно к месту — румынки были из двойной кожи, прочно прошитые, как сказала тетя Варя — им сносу не будет, но покупались они на размер больше, с расчетом на теплый носок. Благодаря тугой шнуровке ботинки на ноге не болтались, но все же мягкая козья шерсть не помешает.
Вечером Лида решилась влиться в местное общество и с банкой теткиного варенья пошла слушать патефон. Быт налаживался, возможно, скоро она окончательно привыкнет, врастет в новую жизнь, и щемящая боль отступит, а воспоминания об одном человеке, с тонкими усиками и мягкой улыбкой, начнут выцветать, скручиваться, как осенние листья под пушистым снегом.
Первый снег, как и положено, растаял. Хозяйкой в городе стала грязь, она тянулась липкими пятнами по тротуарам, чернела на голых клумбах, лезла за пассажирами в трамвай, серым песком оседала в университетских коридорах и лекционных аудиториях, равнодушная к причитаниям усталых уборщиц. Тяжелое низкое небо добавляло уныния, время от времени роняя крупные слезы дождя.
— Говорят, что на седьмое будет мороз, — рассуждала Эльза. — Не забудь, мы сегодня остаемся рисовать транспарант.
— Не могу, мне же на работу, — напомнила Лида, — и я иду в колоне мастерских, я уже обещала.
— Так значит, отрываешься от коллектива, — напустила на себя игривую суровость Эльза.
— Ну, здесь и так народу полно, а там каждый на счету, нужно массовость создавать.
— Ладно уж, иди создавай свою массовость, — милостиво разрешила Эльза. — А восьмого мы с Валентином все же идем на Пашенную. Раз ты страшно занятая работница и со мной не хочешь идти, придется терпеть этого зануду.
Лида прикрыла тетрадью набежавшую улыбку. То, что долговязый и неуклюжий Валя, в своей резковатой манере хрипло читавший Маяковского, нравился Эльзе, мог не заметить только слепой, но Лида тоже умела соблюдать правила игры — «зануда», так зануда.
Седьмого ноября действительно немного приморозило. Неужели научились предсказывать погоду? Куда прогресс шагнул.
Лида надела суконное платье, нитку бисера, запахнула потеплее пальто и обмотала шею шарфом. Бисер никто под этой броней не увидит, но как-то хотелось праздника и душевной теплоты. Она бы и юбку-поневу нацепила, но не хотелось привлекать внимание.
Небо было подернуто легкой дымкой, сквозь которое просвечивало томное солнце. Странно, но отчего-то в воздухе пахло весной. Лида вышла из пригородного поезда и стала пробираться среди шумных улиц, разыскивая свою колонну. От красных полотнищ рябило в глазах, всюду играли духовые оркестры, нарядные горожане с красными бантами в петлицах, как и Лида, спешили занять свое место в большом празднике шестнадцатой годовщины Октября.
— Лида, опаздываешь! — помахал Плотников, привлекая внимание.
— А Зина где? — завертела она головой.
— В деревню к родне отпросилась.
Лиде всучили портрет Калинина и поставили в третью линию.
— Слышала, будет авиационный парад, — пристроился к ней Плотников с бравым Ворошиловым в руках. — Самолеты пролетят, здорово же, да?
— Яш, давай поменяемся, тебе вот Калинин, а мне Климента Ефремовича, — попросила Лида.
— Ну, не знаю, — состроил гримасу задумчивости Плотников, — меня мой Ворошилов вполне устраивает, а с тобой вон и Калинин моложе кажется, порадуй старика.
— Яков, не вредничайте, отдайте девушке военного, они вместе будут лучше смотреться, — это к ним в модном пальтишке при каракулевом воротничке подплыла Лёля.
Она была напряжена, но изображала полное спокойствие и цвела майской розой.
— А где Митя? — спросила Лида.
— У него какие-то там дела, — неопределенно махнула рукой невестка и покраснела еще больше, — будет позже.
Неприятно царапнули внутренние кошки — неужели Митя с Зиной, уж очень навязчивое совпадение.
— Вы уже слышали про самолеты? — улыбнулась Леля.
— Наслышаны, наслышаны, — закивал Плотников.
Он передал Лиде «Клима». Впереди дали отмашку, колонна двинулась. Войска, кавалерия, броневики, физкультурники, Осоавиахим, потом по Красной площади пойдут представители районов.
Еще в небе ничего невозможно было разглядеть, а рев толпы возвестил, что летят самолеты. Лида, как и все, задрала голову, пытаясь разглядеть, откуда прилетят стальные птицы.
— Смотрите, смотрите, вон они! — заорал кто-то у самого уха.
Самолеты летели длинной полосой, поражая выверенной линией.
— Вот это да! Как они там не сталкиваются? — всплеснула руками Леля.
— Свое дело знают, — отозвался Плотников. — Ура, товарищи!!!
— Ура!!! — разнеслось в едином порыве.
Лида тоже закричала и сквозь этот крик не сразу расслышала то, что торопливо прошептала ей на ухо Леля:
— Митя не разрешил, но я считаю, что ты должна знать… Колю выпустили.
— Что? — Лида так резко развернулась к невестке, что чуть не приложила Плотникова Ворошиловым.
— Колю выпустили, еще вчера.
Лида бежала от станции, проламывая каблуками тонкий лед придорожных луж. «Надо успеть, я должна его увидеть. Просто увидеть, разве это так много? Господи, разве это так много⁈»
В ушах еще стояли сбивчивые объяснения Лели:
— Он пришел вчера утром в мастерские. Сказал — отпустили. Видишь, там
