Ознакомительная версия.
Она вскинула на него глаза, возвращая ему пальто:
— Что?
— Обед. Вы пообедаете со мной завтра? — Джеймс взял свое пальто, накинул его, скользнул в рукава. — Пчелы дали нам некоторое время, вы же понимаете. Мы должны этим воспользоваться.
— Нет, — ответила Николь, хотя надо было бы добавить: «Не глупите». Она огляделась, ища свой зонт.
— Он там.
— Что?
— Ваш зонт. Он там, у двери.
— А-а... — Она пошла за зонтом. У нее за спиной Джеймс сказал:
— Значит, завтра — завтрак, — так, словно они уже все решили, — в семь часов?
Николь остановилась. Как идиотка она повторила:
— У Толли? Завтра в семь? Снова?
— Прекрасно, — ответил Джеймс и шагнул на мокрую траву, бросив на ходу: — Увидимся.
Джеймс Стокер скрылся, прежде чем Николь собралась объяснить ему, что не согласна.
Неделей позже Джеймс Стокер стоял посреди своей обширной лаборатории — самой большой из шести в Каннингемском лабораторном корпусе по Фэйрфилд-стрит. В ней царил ужасающий беспорядок. Оглядев комнату, он откинул волосы назад и спросил своего ассистента:
— Сэм, есть ли способ придать лаборатории менее плачевный вид?
Этот вопрос был вызван тем, что через час с небольшим Николь Уайлд должна была переступить порог этой комнаты.
Сэм безнадежно покачал головой. Единственное, что еще можно было предпринять, так это расчистить стул, чтобы было куда посадить гостью. Все остальное было совершенно безнадежно.
Весь пол по углам был завален книгами, журналами, дневниками, погребенными под картами, скрученными, сложенными и свернутыми. Кипы их в изобилии возвышались, как высокие и не очень острова посреди непролазных дебрей полевого снаряжения, требующего чистки и починки: бухты веревок, заплечные ремни, костыли, тесаки, топоры, молотки, старый компас в потертом кожаном чехле и потрепанный секстант без линз.
Середину лаборатории занимали столы, уставленные инструментами: несколько новых сверкающих микроскопов — за одним из которых сидел и работал Сэм. Картотеки, крошечные кирки, долото, штативы, химические препараты. Образцы пород, калиброванные по шкале от самого мягкого — гипса — до алмаза. На этих столах было представлено лучшее и самое современное лабораторное оборудование.
Остальное пространство комнаты не выдерживало сравнения, по мнению Джеймса, со всеми теми сокровищами, которые он добыл, взбираясь на горы и исходив многие мили: дубовый кабинет с несметным количеством маленьких ящичков, который располагался вдоль длинной стены лаборатории — наиболее опрятная часть комнаты, — в которых были помещены десятки тысяч образцов пород, или камней, на взгляд непосвященного человека.
Для Джеймса, однако, эти обломки окаменелых деревьев, ископаемые, кремень или кварц были настолько индивидуальны, что язык не поворачивался назвать их камнями. Для него они имели такое же своеобразие, как и лицо человека. Там были срезы осадочных пород со скалы Атулла — удивительная связь тысячелетий. Или гранит с чудесными белыми слюдяными вкраплениями. То были частички Земли — планеты, по которой он ступал, каждая из которых отличалась от других по своему происхождению. Он знал их, как знал людей.
Джеймс собирал образцы пород с детства, он едва ли мог вспомнить, когда началось его увлечение. По рассказам матери, ей приходилось вынимать камешки у него изо рта, чтобы он не проглотил их. Джеймс собирал красивые камни, которые предлагал ему Филипп Данн. Филипп сам был геологом, и очень удачливым, и часто приглашал к себе домой молодого Джеймса, делая это тайком от его родителей (семья кучера и местной молочницы). Джеймс был ближайшим другом Филиппа, у которого не было сына, а были только четыре дочери, на одной из которых Филипп в шутку предлагал Джеймсу жениться. (Но совсем не в шутку Джеймс представлял себе, как в один прекрасный день женится на второй дочери, Вивиан. Она была прелестной, яркой, добросердечной и меньше остальных походила на мать.)
Джеймс не мог равнодушно пройти мимо микроскопа. Он наклонился над ним, чтобы разглядеть срез породы толщиной с бумажный лист, взял из рук Сэма карандаш и добавил кое-что от себя в его записи. Он развернул стул и сел на него. Необычный проект был в момент составлен, а в следующий уже отложен. Джеймс не мог объяснить это иначе, как сказав, что он был частью того, что находилось у него за спиной из конца в конец лаборатории, от пола до потолка, от стены до стены, на стеллаже в десять футов: сундуки и корзины для багажа, которые он привез с собой из Африки. В них было собрано все: образцы почвы, записки, дневники, геологические пробы, данные по всей его экспедиции. Работа ста сорока восьми человек. Эти предметы пережили тех, чьи руки держали их, поднимали, маркировали, осторожно заворачивали, укладывали в корзины и заносили в журнал.
Если Джеймсу приходилось открывать корзины, то он долго не решался прикоснуться к этим вещам. Он думал о тех, кто уже умер. Его друзья, помощники. Он видел в этих камнях их лица, узнавал их почерк в журналах. Боль пронзала его каждый раз. Это беспокойство, как оч считал, было причиной, из-за которой он запаздывал с проектом.
Проект, по сути дела, был грандиозный: начать предстояло с создания карт. Микроскопические исследования и химический анализ привезенных образцов должны были прояснить картину Африки в том виде, в каком еще никто этого не делал. Если бы ему удалось собрать все данные воедино, он сделал бы геохимические карты распределения каждого химического элемента и геофизические карты. Он со своей командой собирался описать систему грунтовых вод. Сделать сейсмологические карты. Короче говоря, данные и образцы, как следует упорядоченные, имели для Джеймса куда большее значение, нежели все золото мира. Он только приступил к работе. Месяц прошел, а еще ничего не сделано.
— Могу я войти?
Джеймс поднял голову и почувствовал замешательство. Николь. Он посмотрел на часы. Она опоздала на несколько минут. Как незаметно пробежало время! Он улыбнулся и встал со стула. Ее взгляд светился уже знакомой ему радостью.
С того памятного дождливого дня прошло больше недели. Они с Николь встречались каждый день за завтраком. Дважды они обедали и один раз пили вместе чай. И каждый раз это было приятным и ярким событием. Не стоило и думать, что после дневного чая он будет изгнан из ее жизни. Она согласилась на обед, согласилась идти с ним куда угодно после наступления сумерек или даже на загородную прогулку, которая могла продлиться до заката. Они стали друзьями.
Днем его триумфа был тот день, когда она пришла в его геологическую лабораторию. Здание колледжа было постоянно открыто для посетителей во время семестра.
Ознакомительная версия.
