— Димитрий мой очень уж хочет, — долетел до Зорьки обрывок фразы, Святослав ласково потрепал сына по голове. — Обещался я, грешный, что будет.
— Чего ж не добавить, добавим, — согласился Бакун. — Добрая животина. Вот только извини, княже, я такой диковины не видывал. Не знаю, какой он, как бы не осрамиться.
— Димитрий, неси, — махнул князь сыну.
Княжич метнулся к своей лошади и вынул из седельной торбы свиток, подбежал к отцу, протягивая. Все начали с любопытством тянуть шеи, чтобы разглядеть.
— Во Владимире у епископа Митрофана испросил разрешение срисовать, — пояснил Святослав, — там в книге любомудрой углядел. Епископ уж согласие дал.
Бакун, щуря глаза, внимательно разглядел рисунок.
— Сделаем, не тревожься, светлый князь. Оставишь мне чертеж сей?
Святослав вопросительно посмотрел на сына. Тот утвердительно кивнул.
— Ну, вот, будет тебе и слон, — подмигнул ему отец.
— Слон, слон, слон, — загудела толпой, — что за диковина такая?
— Велбул[1] такой, только маленький, — высказал кто-то авторитетное мнение.
Бакун повел князя вкруг храма, показывая, что было сделано, пока Святослав гостил у старейшего брата во Владимире. За ними хвостиком побежал Димитрий.
— Трапезничайте, мужи добрые, — махнул князь каменщикам.
Те послушно побрели снова по своим углам. Зорька тоже чуть отступила. Этак Данила и пообедать не успеет, но не бежать же наперерез самому князю. Свита из нарочитых мужей продолжала терпеливо ждать у входа в собор.
— Ты это, не обижайся на нас, — к Зорьке бочком подплыли местные девицы.
— Я не сержусь, — не стала она вредничать.
— Я Белена. Я Липка. Я Купава, — начали они знакомиться наперебой. — После службы завтра пойдешь с нами на торг?
— Пойду, — обрадовалась Зорька.
— Ой, глядите-ка, Кирша-то наш причесался, — всплеснула руками дородная Белена.
— О-о-о, вот те раз, — хохотнула курносенькая Липка, — никак дождю быть.
Девки сдавленно рассмеялись, пряча ладонями белые зубки. Зорька посмотрела туда, куда они указывали. За нарочитыми мужами среди молодых воев стоял знакомый Зорьке парень, одетый в нарядную рубаху и подпоясанный ярким кушаком, ноги облегали сафьяновые сапоги. Кудри были аккуратно расчесаны и перетянуты шнуром.
— Что петух на заборе, — снова прыснули девки.
Парень высокомерно глянул на озорниц, едва заметно стрельнул в Зорьку глазами, и подчеркнуто равнодушно отвернулся.
— А чего ярыжник с княжьими воями делает? — спросила Зорька.
— Да не ярыжник он, — махнула рукой Белена. — Во хмелю мужам двум зубы повыбивал, вот отец Мефодий с тиуном на него послушание и наложили — камни смиренно таскать. Из отроков[2], а нос дерет, что боярин. А ты откуда его знаешь? Приставал уже?
Зорька заалела.
— Держи с ним ухо востро, он, вдовец, на девок падкий, словеса хитро плетет да толку никакого, — подтолкнула ее в бок Липка.
— Особливо на сеновале речист, — прыснула Белена. — Гляди, не попадись.
— Чего мне на него глядеть, мне б своего хозяина покормить, — вздохнула Зорька, показывая полную корзину.
Наконец князь со свитой выехал прочь. Каменщики повалились в траву немного вздремнуть, чтобы дальше уж без остановок работать до заката. Раскланявшись с новыми подругами, Зорька снова побежала вкруг собора к лесам, на которых творил ничего не замечающий Данила.
Она, как советовал каменщик, чуть тряхнул леса и постучала по ним кулачком. Данила почувствовал и нагнулся.
— Обедать слезай, — махнула ему стряпуха и показала корзину.
Он послушно принялся спускаться. Вдвоем они уселись на расстеленной Зорькой рогоже.
— Ну вот, остыло все. Ешь скорее, — Зорька принялась раскладывать угощения. — Яичко почистить? — протянула она печеное яйцо.
Данила забрал и начал чистить сам. Надо бы и уходить, но Зорька продолжала сидеть.
— Это кто ж такой? — указала она наверх, где среди клыкастых львов стоял каменный отрок с поднятыми для прославления Бога руками. — Кто такой? — чуть дернула она Данилу за рукав.
— А, — стукнул он себя в грудь.
— Ты? — удивленно вскинула брови Зорька.
Данила усмехнулся кончиками губ и начал чертить на земле ножом: человека, вокруг него стены, потом клыкастых львов.
— А-а, это ж Даниил во рву со львами, — заглянула Зорька в лицо Даниле, — нам поп про-то сказывал. А чего ж тогда львы у тебя такие злые? Они ж его не съели, надобно их добрыми рисовать, — и пальчиком стерла клыки, дорисовывая львам улыбки.
— Э-э, — запротестовал Данила и вернул львам суровость.
— Ну, как знаешь, — обиделась Зорька. — Пойду я.
— Бо-о, — приложил Данила руку к груди, благодаря.
— Вечером щи будут, — пообещала стряпуха и поспешила прочь.
Новые подруги терпеливо ждали ее у вала, чтобы вернуться вместе к посаду. Жизнь налаживалась, вот только жаль, что львы не улыбались.
[1] Велбул — верблюд.
[2] Отрок — здесь младший дружинник.
Глава XXIV
Торг
В церковь Зорька приоделась, вытащила из короба все самое лучшее — глиняные бусы, малеванные рукой батюшки, берестяное очелье, обшитое льняной тряпицей с вышивкой бисером да речным жемчугом. Серебряные заушницы звякали у висков, рубаха под запоной[1] убрана по оплечью красными петушками да курочками.
— Да я управилась, будем выходить? — окликнула она Данилу, уже привычно забегая перед ним и заглядывая в лицо. — Идем? — перебрала пальчиками для верности.
Он коротко махнул и подался к двери.
Нынче Данила был одет в чистую рубаху, подпоясан добрым кушаком, а вместо поршней на ногах красовались сапоги, не хуже, чем у дружинного Кирши.
Они с Зорькой пошли рядком, только она на полшага позади, хозяину следует выступать первому, уж тому ее дома обучили. Последней семенила Осьма, накрывшаяся поверх беленого повоя цветастым убрусом.
Зорька красовалась пред Данилой, все время теребя бусы и оправляя очелье, смори, мол, какая я сегодня нарядная, но стоило выйти на широкую площадь торга, как настроение угасло, что лучину затушили. Новые подруги Белена да Липка радостно замахали ей руками еще издали. Как же богато они сегодня были обряжены, сколько серебра нашито на их очелья, как оттягивали их шеи ряды бус из самоцветов, а на руках ловили солнечные лучи начищенные до блеска медные обручья, ну, чистые боярыни! Куда уж Зорьке с ними тягаться. Она искоса посмотрела на Данилу, но тот раскланиваясь со знакомыми, не обратил на девок никакого внимания, да и они на него тоже.
Вредные мальчишки, перекрыв немому каменщику дорогу, стали кривляться и мычать, изображая его немощь.
— А ну, вон пошли, я вам задам! — орлицей кинулась на них Зорька.
Те отбежали на безопасное расстояние, но не унялись.
— Вот хворостину-то достану, сидеть седмицу не сможете! — погрозила защитница, но Данила перехватил ее руку и показал, мол, оставь, чего с них, неразумных, взять. Он был спокоен и на потешников не обращал внимание.
— Оставь, — махнула и Осьма, — без толку. Вот ежели б хоть раз поймал да оттаскал за уши, тогда был бы толк, а так.
— А чего ж их родители им не объяснят, что так-то не следует творить? — оскорбилась Зорька, будто это ее осмеяли.
— Недосуг родителям. Пошли, пошли, чего всполошилась? Будешь так обо всем переживать, сердца не хватит, — потянула Осьма хозяйку за рукав. — На вот яичко, пойди тому убогому на паперти подай.
Зорька взяла яйцо и пошла к сидевшему полуголому старцу, тот мотал плешивой головой, всех крестил и бормотал: «Покойтесь с миром, рабы Божии. Господь вас примет в райский чертог». Зорька бочком придвинулась и быстро положила ему яйцо на колени. Юродивый улыбнулся ей щербатым ртом и кивнул «благодарствую».
— Разве можно такое живым сказывать? — бросила она ему с упреком.
— Так разве правду можно скрыть, — пожал плечами юродивый. — Венчаться, простая душа, приходи. Я тя с любым повенчаю.
