— Попы венчают, тебя и в церковь-то в таком срамном виде не пустят, — фыркнула Зорька.
— Бог впустит.
— Пойдем, чего ты тут застряла, — снова потянула Осьма хозяйку, — подала да дальше ступай.
— Чего он такое бормочет? Нешто можно так сказывать? — зашептала Зорька Осьме. — Живых покойниками называть, недобро это.
— Блажной, чего с него взять, — отмахнулась челядинка.
Они вошли под своды просторной деревянной церкви. Началась служба. Зорька видела впереди светлую макушку Данилы. Он стоял с другими артельными. Здесь же был и Бакун, а Зорька думала, что он бесерменин.
Служба была богаче, и пели краше чем в родном дому, свечей никто не жалел. Зорька всегда знала о чем молиться, что просить у Бога и святых заступников, а тут отчего-то растерялась, читала молитвы со всеми, а о сокровенном про себя просить не выходило. Было бы всегда, как сейчас, а большего и не надобно, вот разве что одежу такую же как у новых подруженек. «Тьфу на тебя, дурная, — обругала саму себя Зорька, — разве ж можно о такой глупости просить! Лучше здоровья деду Фоме да Осьме, да чтоб у Данилы все ладно было… И чтоб не уезжал, зачем ему те булгары? Нешто ему тут плохо… со мной».
В потоке выходящих Зорька сначала потеряла своих, даже Осьма, стоявшая у плеча, куда-то запропастилась. Люди быстро расходились, напоследок осеняя себя распятием и кланяясь надвратной иконе. Зорька чуть отошла, чтобы не мешаться, и завертела головой.
— Не меня ли ищешь? — рядом как из-под земли вырос Кирша.
— Не тебя, — буркнула Зорька.
— А мне уж показалось.
Тут в толпе мелькнул Данила, тоже озираясь. Зорька ему замахала, он увидел и пошел к ней.
— Приручаешь? — усмехнулся Кирша.
Зорька ничего не ответила. Она сама поспешила к Даниле, и они вместе зашагали по краю площади, огибая шумный торг.
— Хорошо пели, — ляпнула, не подумав, она и тут же прикусила язык.
Данила и сейчас ничего не расслышал, а пение и вовсе слышать не мог. А видел ли с ней этого приставучего «ярыжника»? Да ему должно все равно, вон идет себе и идет, и бровью не ведет.
— Зоряна, на торг пойдешь с нами? — подлетели к ним Белена с Липкой. — Эй, Немко, Зорьку с нами отпустишь⁈ — начали они махать перед носом Данилы руками — указывая то на Зорьку, то на торговые ряды.
— Ну, я не знаю. Дома еще обед не готовлен, — растерялась Зорька.
И на воскресный торг поглазеть хотелось, как в большом граде народ торгует, но и показывать себя вертихвосткой пустой пред Данилой тоже не надо бы.
— Да, может, после, в другой раз, — начала она мямлить. — Недосуг мне нынче.
— Жаль. Ну так мы тогда побежали, еще увидимся, — и подружки повернули к торгу.
Зорька с сожалением посмотрела им вослед.
— А-а, — Данила положил ей в руку уже знакомый кошель.
Выходит, серебро все же отобрали у дядьки Крыжа и вернули хозяину.
— Да мне столько-то не надобно, — засмущалась одариваемая, — больно много.
Данила только указал на торг, мол, иди уже, дозволяю. Зорька в ответ подарила ему поклон и благодарную улыбку и побежала догонять подруг.
А торг шумел. Зазывалы на все лады тянули к своим лабазам. Глаз разбегался. Это в обычные дни, как узнала Зорька от Осьмы, молоко, птицу да жито покупали у смердов из соседних вервей. Те приходили к градским воротам и раскладывали свой нехитрый товар прямо на траве. А в воскресный торг гости прибывали из дальних сторон, диковины разные на показ выставляли — ходи да рот разевай. Тут тебе и рухлядь мягкая — лисицы, белки, куницы, даже соболя — и паволока заморская, такая тонкая, что и в кольцо лоскут протянуть можно, а уж обручьев, колтов, бус и не перечесть, все отрада для девичьих глаз.
— Гляньте-ка, скоморохи! — восхищенно всплеснула руками Липка.
— И свирели при них, пойдем слушать, — махнула Белена.
Тощие отроки в подлатанных пестрыми заплатками свитах плясали, смешно вскидывая ноги, били в бубны, гудели в свирели да рожки. Один из них, разбежавшись, крутнулся, что колесо у телеги, заставляя зевак расступиться. Другой заорал песню про боярыню-красу и павой проплыл, изображая молодку. Зрители дружно захохотали. Зорька тоже прыснула от смеха, и тут чья-то ловкая рука дернула из ее руки кошель.
— Ой! — только и успела крикнуть раззява, озираясь.
Через ряды зевак убегал прыткий отрок, его серая рубаха мелькала в плотной толпе.
— Стой! Кошель, кошель украл! — вскрикнула Зорька и кинулась за обидчиком.
Да куда там, его уж и след простыл. Зорька обежала торг, пронеслась вдоль церкви мимо дремавшего на солнышке юродивого, вернулась назад.
— Да как же так⁈ — вырвался из груди стон.
— Зоряна, ты чего? — наперерез ей выбежала Белена.
— Кошель аспид из руки дернул, — всхлипнула Зорька.
— То бывает. Тут зевать нельзя, — покачала подруга головой.
— Так чего ж не предупредили? — вытерла набежавшую слезу Зорька.
— Да разве ж у тебя что было? — виновато потупилась Белена.
— Данила мне серебро сунул, а я… — и Зорька залилась слезами.
— Да каков тот тать из себя был? Пойдем, воротникам расскажем, ежели выходить похожий будет, схватят, — потянула она Зорьку за руку.
Без всякой надежды Зорька поплелась за подругой.
— В рубахе небеленой, волос русый, сам худой? — переспросил хмурый воротник. — Да таких половина посада здесь, сегодня торг большой, чего другого не приметили?
Зорька отрицательно замотала головой и снова кинулась рыдать.
— Ну, будет тебе, будет, — попыталась утешить ее Белена, оглаживая пухлой ручкой. — Никто ж не помер, наживете еще.
— Одни напасти со мной, — уже не рыдала, а только судорожно дергала плечами Зорька.
— На вот петушка медового, — вынула откуда-то из недр широкой запоны Белена сладость.
Отказавшись от подарка, Зорька пошла домой виниться. Тенью она вошла в избу. Хлопотавшая у печи Осьма затылком почуяла неладное, обернулась, всплеснула руками:
— Чего стряслось? — прошептала она.
Зорька долго не могла выговорить ни слова, а потом и вовсе бурно заревела, снова выплескивая свое горе. В горницу вслед за Зорькой вошел Данила, озадаченно ее разглядывал пару мгновений, а потом подлетел к ней, поднимая за подбородок и пытаясь понять, что она там пришепетывает.
— Кошель, кошель твой вырвали… Вырвали и убежали.
— Так ворон считать не надо было, — беззлобно проворчала Осьма.
Зорька завыла еще громче. Данила нахмурил брови, ничего не разобрав.
— Кошель у нее умыкнули, — показала Осьма в воздухе малый мешочек и жестом дернула, показывая, как можно лихо его украсть.
Зорька согласно закивала, глотая слезы.
Данила осторожно погладил ее кончиками пальцев по голове.
— Э-э, — промычал.
— Вишь, он тебе говорит — будет убиваться. Пришло да ушло, — перевела Осьма. — Но зевать у нас нельзя, это тебе не в верви, где все свои. Тут народец разный проживает.
Данила указал на себя потом на Зорьку и пальцами изобразил движение воображаемого человечка.
— Говорит — в следующий раз с тобой пойдет.
— Я туда больше не пойду, находилась, — тяжело выдохнула Зорька.
Данила уложил ее голову себе на плечо и стал баюкать как маленькую, и так покойно было в его руках, что Зорька начала успокаиваться.
— Прости меня, — простонала она, и он словно услышал и осторожно чмокнул ее в макушку. Осьма тихо выскользнула на двор.
— Я отработаю, ты не думай, — подняла голову Зорька.
Пустое — махнул Данила. Так они и сидели рядком, каждый переживая свое. Дверь скрипнула.
— Выйди, хозяйка, там тебя кличут, — махнула от двери Осьма.
Зорька нехотя поднялась, выскальзывая из теплых объятий, и пошла на двор.
У калитки стоял взлохмаченный как прежде Кирша и держал за шиворот худого ма́лого в порванной до пупа серой рубахе, тот уже не рвался, а смиренно болтался в крепкой руке.
— Отдавай, что взял! — рявкнул дружинник.
Малый шмыгнул расквашенным носом и протянул Зорьке кошель.
