Орлена вспомнила о пожаре и содрогнулась.
Граф обнял ее.
— Судьба послала меня туда, не Терри. Он не мог знать, что это проклятое место сгорит во второй раз. — Он крепче прижал к себе девушку и сказал почти незнакомым голосом: — Я обещаю тебе одно, любовь моя: я никогда больше не позволю тебе посещать такое место.
От такой близости к нему Орлене было трудно думать и говорить, но она должна была задать этот вопрос:
— Ты… действительно хочешь… на мне жениться?
— Я намерен на тебе жениться, — ответил граф. — Как твой опекун я рекомендую себя как крайне выгодного жениха и, вне всяких сомнений, — не охотника за приданым! Что касается меня, ты можешь раздать все пенни, какими владеешь.
Орлена вздохнула, но по-прежнему не сводила глаз с его лица, ища ответ на свой вопрос.
Словно инстинктивно поняв, что она хочет знать, граф наклонил голову, и его губы почти касались ее губ, когда он сказал:
— Я люблю тебя, моя дорогая! Я люблю тебя, как никогда не любил ни одну женщину в своей жизни, — в сущности, я не могу жить без тебя! Ты это хотела услышать?
Дальше в словах не было нужды.
Осталась только музыка, магия звезд и чудо из чудес, когда его губы встретились с ее.
Граф открыл дверь между своей спальней и той, которую всегда занимала графиня Алверстонская.
В комнате было темно, горели лишь две свечи, и когда он приблизился к огромной кровати с шелковым пологом и резными золотыми голубками на балдахине, он понял, что кровать пуста.
Только тогда граф услышал звуки музыки, доносившиеся из соседнего будуара.
С улыбкой на лице он направился туда, спрашивая себя, много ли новоиспеченных мужей обнаружили, что жены не ждут их, а играют на фортепиано.
Они с Орленой поженились утром в церкви Святого Иакова, в Вестминстере.
Это была тихая свадьба, на которой присутствовали только ближайшие родственники, так как принц Уэльский уже уехал в Брайтон, и большая часть бомонда или последовала за ним, или вернулась в свои сельские поместья.
То, что им не пришлось устраивать пышную церемонию, спасло Орлену от излишней нервозности и порадовало графа, который не любил светские события такого рода.
Церковь была украшена белыми цветами, и когда Орлена шла по проходу под руку с Терри, граф подумал, что она сама выглядит как цветок.
Было что-то очень юное, очень невинное и чистое в ее лице под прозрачной фатой, и граф понял, что именно это он всегда хотел видеть в своей жене, но никогда не ожидал найти.
Он так часто бывал разочарован в женщинах, которые преследовали его ради графского титула и богатства, что давно пришел к выводу: он ищет недостижимого.
После свадьбы молодые поехали в фаэтоне графа в Алверстон-парк в Кенте.
Когда четверка великолепных гнедых понеслась вскачь, Орлена воскликнула звенящим голосом:
— Как здорово! Я так часто хотела прокатиться с тобой.
Граф повернул голову и улыбнулся ей, а девушка продолжала:
— Но ты никогда не приглашал меня, и я так завидовала леди Аделаиде, когда узнала, что ты взял ее с собой в парк.
— Я хотел, чтобы ты была со мной, но делал все возможное, чтобы не слишком к тебе привязаться.
— Ты не… жалеешь теперь, что… слишком привязался? — спросила Орлена.
— Я отвечу на этот вопрос, когда мне не нужно будет следить за лошадьми — если ты не желаешь угодить в аварию!
Сам тон его голоса дал ей ответ без слов, и девушка вскрикнула от ничем не замутненного счастья.
— Я так много хочу показать тебе в моем доме, — продолжил граф, — а когда тебе это наскучит, мы всегда сможем поехать куда-нибудь в другое место на остаток нашего медового месяца.
— Ты действительно думаешь, что мне когда-нибудь будет скучно с тобой? — спросила Орлена.
Граф снова улыбнулся ей, и девушка подумала, насколько моложе он выглядит с тех пор, как они обручились.
С его лица исчезло то циничное выражение, которое Орлена заметила еще при самой первой встрече, и когда граф разговаривал с ней, он забывал растягивать слова.
Впереди показался Алверстон-парк, и пока фаэтон катил по подъездной аллее, девушка потрясенно молчала.
Она ожидала, что любой дом, принадлежащий графу, будет впечатляющим, но не таким огромным, не таким великолепным и не таким пугающе красивым.
— Он… слишком большой! — пробормотала Орлена. — Я… боюсь!
— Тебе не нужно ничего бояться, когда ты со мной, — ответил граф. — Я сказал, что позабочусь о тебе, Орлена, и я намерен заботиться о тебе до конца моей жизни.
От этих слов все в девушке затрепетало, и она страстно захотела очутиться в его объятиях.
Они пообедали не в огромном Баронском зале, где с легкостью могли поместиться сто человек, но в маленькой овальной комнате, пристроенной к дому братьями Адам.
Ее украшали прекрасные статуи греческих богинь, и графу казалось, что их совершенные тела напоминают тело Орлены.
Он был очень рад ее изумленному восхищению всем, что она видит, и сказал себе, что впереди его ждет много счастливых часов, когда он покажет юной графине свой дом, свой парк и многие другие свои владения.
В тот вечер не было времени на долгие экскурсии, и когда Орлена отправилась наверх готовиться ко сну, граф с таким же нетерпением ждал соединения с ней, как любой молодой человек — со своей первой возлюбленной.
Теперь он бесшумно вошел в будуар и увидел свою жену, сидящую за белым фортепиано Бродвуда, которое по его распоряжению было доставлено сюда всего несколько дней назад.
Это был самый новый и самый современный инструмент в мире. Граф знал, что Орлена оценит его, но не ожидал, что она обнаружит его так скоро.
Он остановился в дверях.
Девушка сидела за фортепиано. В большом серебряном канделябре горели шесть свечей, их пламя чуть трепетало от ветерка из открытого окна.
Ночь была жаркая, и Орлена надела только тонкую белую батистовую ночную рубашку, а ее распущенные волосы падали почти до талии.
Она выглядела очень красивой, очень воздушной, и в музыке, которую она играла, звучало что-то божественное, чего граф никогда прежде не слышал.
Молодой муж пересёк будуар, и только когда он подошел к фортепиано, Орлена подняла глаза, и граф увидел в них счастье.
Девушка хотела встать, но он быстро сказал:
— Продолжай играть. Я знаю, Орлена, что ты говоришь со мной через свою музыку, и я постараюсь быть таким же умным, как Снежок.
Орлена рассмеялась, но не перестала играть.
— Ты был так добр, приютив Снежка, пока Амфитеатр снова не откроется, но Дженни боится, что он станет таким толстым и счастливым, что забудет все свои трюки.
