к парню приходила, так то уж все неважно будет… надо только сейчас сказать, но …
– Тебя нет, тебя я люблю, – прошептали непослушные губы.
– Вот и хорошо, – выдохнула Агаша, скидывая шубку. – Жарко-то у вас как, дров не жалеете.
– Чего жалеть, уезжаем завтра, – Демьян удивленно смотрел, как она бережно кладет одежу на лавку, как игриво прыгают на висках знакомые лошадки.
– А! Нам не хотите оставлять!
– Уж больно много содрали за те дрова, чтоб назад даром отдавать.
– И это верно.
Агафья наклонилась и стала стаскивать с Демьяна сапоги.
– Жалеть будешь, – попытался он ее остановить, чувствуя, как жар начинает разливаться по телу. – Я тебя больше не оттолкну, не смогу.
– Ох, а духом то немытым прет, – девушка весело помахала перед носом рукой.
– Я в баню ходил, – смутился парень.
– Омыть ноги нужно, водица где?
– Там, – указал Демьян на широкую кадку.
Агаша прошлась по избе, отыскала в углу небольшую лохань, плеснула туда холодной воды, потом из котла над очагом добавила горячей, и поставила перед парнем.
Демьян послушно опустил ноги в теплую воду. Агафья неспешно размотала поневу, поддернула рубаху, оголив белые колени, присела рядом с лоханью. Тонкие пальчики ласково стали касаться огрубевшей кожи. И в черную в свете бледных лучин воду побежало жестокое, пронзительное, разъедающее душу и тело, горе. Его изгоняли нежные женские руки, оставляя только тихую печаль, печаль по тому, чего уже никогда не вернуть. Демьян просыпался от оцепенения, ему снова хотелось жить, а пальчики все гладили и гладили, успокаивая и возбуждая одновременно.
– А ты сейчас на волчонка похож, дикий, – девушка смело заглянула в горящий огонь мужских очей.
– Смотри, покусаю, – наклонился к ней Демьян.
– Чай у меня самой зубы есть.
Лохань покатилась по полу, расплескивая воду. Агафья оказалась на лавке в крепких объятьях.
И все произошло как-то легко. Губы, ищущие в темноте нежную кожу, беспокойные смелые руки, сбивающееся от волнения дыхание, отдающий в уши шумный вздох, от которого внутри все переворачивается, и хочется двигаться быстрее и быстрее…
«Как можно быть несчастным и одновременно таким бессовестно счастливым? Разве это возможно?» Влюбленные лежали, тесно прижавшись друг к другу.
– Придавил тебя? – виновато прошептал Демьян.
– Нет, обнимай меня крепче. Обнимай, – льнула к нему Агафья.
– Ты, что плачешь? – почувствовал он соленый вкус щеки. – Жалеешь?
– Жалею, что не увижу тебя больше… Ты не бойся, резни на заставе не будет, кровь безвинная не прольется. Я сейчас уйду, и никто не узнает. Вои твои ведь смолчат, а коли и взболтнут, так вины на тебе нет, я же сама пришла.
– Как же ты под меня легла, ежели так-то обо мне думаешь? – парень обиженно слегка отстранился.
Лучины погасли, и в полумраке нельзя было различить лиц.
– Ничего я не думаю, не знаю я, что и думать, – Агаша уткнулась носом в его плечо. – Родить от тебя хочу, чтобы мне хотя бы дитя в память осталось. Я бы его по головке гладила да тебя вспоминала. Молвы людской я не боюсь, а Бог все знает, он меня не осудит.
Руки опять сплелись в объятья.
– Скажи, тебе лучше со мной… чем с той?
– С какой той?
– Ну, с холопкой той?
Демьян тихо рассмеялся:
– Ох, Агафья, да ты ревнивая какая!
– Да, ничего я не ревнивая, это ж я так спросила.
– Ревнивая, ревнивая. Помнишь, на льду по недогадливости Матренку стал хвалить, а ты от меня так прытко отвернулась, что аж косой хлестнула.
– Выдумываешь ты все, а на вопрос мой не отвечаешь. Уедешь от меня в объятья ее распутные, – теперь Агафья попыталась отодвинуться, но Демьян подгреб ее к себе.
– Какая холопка? Я и думать о ней позабыл, да и нет ее там давно. Отец, как прознал, что захаживаю, так меня вожжами отходил, сидеть не мог, а ее со двора сразу отослал.
– Хороший у тебя батюшка был.
Повисла неуютная тишина. Демьян никак не мог привыкнуть к слову «был», оно царапало и жгло. Агаша все поняла, и стала отвлекать любимого от мрачных мыслей.
– А я так боялась там на реке, что ты мимо пройдешь. Уж и замерзла вся, а ты все не шел и не шел.
– Как боялась? Ты что же ради меня в холопской одеже на лед вышла? – он от удивления привстал на локте.
– Да.
– Так ты знала меня раньше?
– Знала, – Агаша смущенно отвернулась. – Не надо было тебе признаваться.
– Ну, уж нет. Сказывай все, грех от мужа чего таить.
– Да, что там таить-то. Скучно мне было, попросилась с батюшкой дозоры проверять, чтобы с высоты на тот берег полюбоваться. Красиво. А тут вы из степи подъехали, князей своих ищите. Я тебя сверху в волоковое оконце разглядывала. А потом я за дверью стояла, да слышала, как тебя князь Липовецкий бранил.
– Ну, под дверью слушать ты мастерица.
– А батюшка потом тебя нахваливал и говорил, что князь ваш… Ну, не буду пересказывать, как он там говорил.
Демьян расхохотался.
– Так ты меня на льду на топор ловила, а я-то, дурак, мнил, что у самого князя тебя отбил.
– То плохо? – испуганно прошептала Агаша.
– То хорошо, лада моя, хорошо. Мне с тобой всегда хорошо.
– Воев твоих из избы на мороз выгнали, совестно.
– Ничего, они привычные, у коней поспят. Раз признаваться мне стала, давай уж во всем.
– Да в чем же еще? Я тебе все сказала.
– Не все, – рука опять жадно заскользила по нежному бедру. – Помнишь, в лесу от меня сбежала, я по следам твоим шел, а они раз и пропали. Ну, и куда ты подевалась?
– То я тебе сказать не могу, – подставляя лицо нетерпеливым губам, ответила Агафья.
– Как не можешь!? Ну-ка признавайся, – Демьян припал к ее губам долгим поцелуем, – ну?
– А смеяться не станешь?
– Стану.
– Так я не скажу.
– Ладно, не буду.
– Я на дереве сидела, видела, как ты меня внизу искал.
– Не знал, что жена у меня белка.
– Ты же обещал не смеяться!
– Смеяться не будем, любиться станем. Светает скоро, мало у нас времени остается.
Первуша беспокойно поглядывал на затворенную дверь избы.
– Так и не вышла, осталась. Что ж будет-то теперь? – зашептал он Горшене. – Может просто сидят – беседуют да за руки держатся? Демьянка наш такой уж праведник, может и не залежит девицу? Хотя, как он здесь по ней сох, то вряд ли. Уж больно глаз у него горел.
Старый десятник хмыкнул.
– Смешно ему! Воевода за дочь прибьет нашего боярина, и князь не защитит. Совсем одна Евдокия
