— Я точно знаю, что он встанет поздно, милорд, — ответил Хобли.
— Он вчера вечером много выпил? — уточнил маркиз.
— Очень много, милорд. Двое его приятелей уехали после полуночи, а третий отправлялся на почтовых в Лондон утром как раз в то время, когда я сам уходил из дома.
— Значит, мистер Джетро будет один?
— Да, милорд.
— Именно это я и хотел знать, — удовлетворенно заметил маркиз. — Вы приказали, чтобы нам приготовили лошадей.
— Они уже здесь, милорд, — заверил его Хобли. — Я оставил их ярдах в пятидесяти отсюда. Мне подумалось что грумам лучше не видеть кибитки.
— Очень разумно, — одобрил маркиз, довольный предусмотрительностью своего камердинера. — Ну, а теперь, Хобли, отправляйтесь. Найдите главного констебля и привезите его в Рэкстон-хауз. Мы встретимся там с вами через час. Этого времени вам хватит?
— Вполне, милорд.
Хобли повернулся было, чтобы идти, но остановился и сказал:
— Удачи вам, милорд! Все будут очень рады, когда вы снова окажетесь дома.
— Спасибо, Хобли.
Камердинер исчез, а маркиз снова принялся за еду. Он съел все, что приготовила ему Савийя. Его спокойствие свидетельствовало о том, насколько хорошо он умеет владеть своими эмоциями.
— Ты будешь осторожен? — вдруг спросила она так, словно все это время они вели беседу, а не завтракали в полном молчании.
— Ради тебя я буду осторожен вдвойне, — ответил маркиз. — Но, в конце концов, что Джетро может сделать? Он всему свету объявил, что я умер и что убила меня ты… Когда я объявлюсь в полном здравии и в твоем обществе, к его вранью могут отнестись только с тем презрением, какого оно заслуживает.
— Мне он кажется похожим на змею или крысу, — сказала Савийя встревоженно. — Я не могу поверить, что он так легко отступится от своей цели.
— Я принял решение, — сказал маркиз, — предоставить ему выбор. Либо я выдвину против него обвинения в том, что он пытался меня убить, либо он покинет Англию — и немедленно.
Немного помолчав, он добавил:
— Я бы предпочел, конечно, второй вариант. С точки зрения семьи было бы крайне неприятно, если бы дело пришлось предать огласке, и человек, носящий наше имя, предстал бы перед судом по обвинению в покушении на убийство.
— Мне очень жаль, что ты не послушал моего совета и не попросил Чарльза Коллингтона пойти сегодня с тобой, — вздохнула Савийя.
— Мне стыдно за то, как вел себя мой кузен, — ответил маркиз. — Чем меньше людей будут знать, что происходило, тем лучше.
— Да, я могу это понять, — неохотно признала Савийя.
— В истории нашей семьи было мало неприятных происшествий, удивительно мало. Моего отца и деда очень уважали — и здесь, в графстве, и в палате лордов, где оба играли значительную роль. Мне бы хотелось, чтобы после моей смерти обо мне отзывались не менее хорошо.
Только произнеся эти слова, маркиз увидел выражение лица Савийи и понял, что выразился неудачно: она явно подумала о том, что связь с нею не прибавит ему престижа.
Он успел поймать ее за запястье и не дал отвернуться.
— Не надо так на меня смотреть, дорогая, — сказал он. — Моя личная жизнь принадлежит мне одному и никого больше не касается. Я не позволю, чтобы кто-то в нее вмешивался. А на людях мы будем вести себя очень сдержанно.
Однако уже давая это обещание, он понимал, как трудно ему будет поселить Савийю в Рэкстон-хаузе так, чтобы об этом не узнал весь свет.
А еще он понимал, что никогда не пойдет на то, чтобы оскорбить ее, попытавшись устроить так, как устраивал своих прежних любовниц, находившихся на его содержании: тем он предоставлял небольшой дом в более скромной части аристократического лондонского района Мэйфер, где мог навещать их, когда ему было угодно.
Маркиз сознавал, что впереди у них немало трудностей, которые им придется преодолеть, но считал, что пока не следует заглядывать слишком далеко вперед, а думал о том, что предстоит сделать этим утром в отношении Джетро.
После того как он решит, что делать с Джетро, они с Савийей уедут за границу и вернутся только осенью. Вот тогда и настанет время решать проблемы, связанные с их отношениями.
Он попытался притянуть Савийю к себе, но она уклонилась от его объятий.
— Тебе надо собираться, — сказала она. — Через несколько минут пора будет ехать, так что заранее подумай о том, что скажешь своему кузену. Но следи за ним внимательно! Очень тебя прошу, будь все время начеку!
В ее голосе послышалось сдавленное рыдание, но маркиз не стал обращать на него внимания.
— Я уже говорил, что тебе следует довериться мне, — ответил он. — Я же воевал, Савийя, и давно знаю, что опасно недооценивать противника.
Лошади из конюшни маркиза, которых привел Хобли, были из числа его самых лучших. Помогая Савийе сесть в седло, он негромко сказал:
— Я давно мечтал посмотреть, как ты ездишь верхом!
По тому, как вспыхнули ее глаза, он понял, что она тоже в восторге от великолепных животных и от того, что снова держит в руках поводья.
Двое грумов, присматривавших за лошадьми, были изумлены, увидев маркиза. Когда он поздоровался с ними, то сразу почувствовал, что они искренне рады тому, что, вопреки всему ими слышанному, их господин все-таки жив.
У них были собственные лошади, когда маркиз в седло, они поскакали следом за ним и Савийей. Девушка решила, что их небольшой отряд заслуживает того, чтобы называться настоящей кавалькадой.
Проехав через лес, они вскоре оказались на территории поместья, в живописном парке.
В лучах утреннего солнца Рэкстон-хауз выглядел поистине великолепно: красные кирпичи, из которых были сложены его стены, контрастировали со сверкающими стеклами в мелких переплетах, причудливые крышечки над дымовыми трубами вырисовывались на фоне ярко-синего неба.
Подняв глаза к многоскатной крыше дома, Савийя заметила, что над ней развевается флаг Рэкстонов.
Проследив за направлением ее взгляда, маркиз тоже увидел этот флаг. Этот вызывающий штрих заставил его гневно нахмуриться и сжать зубы.
На флагштоке главного дома аристократа флаг поднимали только тогда, когда владелец находился в поместье. Джетро приказал поднять его, считая себя новым маркизом Рэкстоном.
Они проскакали через парк, вспугнув оленей, которые паслись под деревьями, а потом неспешно во двор, к главному входу.
Глядя на свой дом, маркиз подумал, что никогда он еще не был таким красивым.
За время его отсутствия успела распуститься сирень, светло-лиловая, пурпурная и белая. Красота ее тяжелых кистей соперничала с ярко-желтыми цветами и розовыми и белыми лепестками миндальных деревьев.
