Леди Бланкеншип была королевой, а все остальные — ее почтительными и верными придворными. Она редко снисходила до того, чтобы кого-то выделить, заметить, и потому челядь старалась ей подражать.
Ему было очень одиноко.
До того дня, когда деловито собрали его вещи и быстро отвезли в школу. Он даже не успел встревожиться, и потому вышел в тот день из кареты, сохраняя свои привычные сдержанность и настороженность. И попал в хаос.
— В школе были мои сверстники — они бегали, кричали, играли. На первый взгляд это был рай. Пока не выяснилось, что я понятия не имею, как быть настоящим мальчишкой. Я был слишком опрятным, и потому меня назвали чистюлей. Я был слишком серьезным, и меня сочли занудой. И что самое печальное, я был слишком осмотрительным, и потому меня открыто называли трусом. К счастью, я был достаточно рослым, чтобы меня не задирали, но против насмешек оказался бессилен.
Он только сильнее замкнулся, что подкрепило создавшееся о нем впечатление.
Его спас Джек. Веселый, добросердечный Джек повал ил Эйдана на газон и для начала защекотал до икоты. А потом он отпустил его и, широко улыбаясь, объявил: «Я так и знал, что ты не деревянный!»
Джек был кузеном и наследником лорда Блейкли, сына маркиза Стрикленда. Несмотря на знатное происхождение, он не мог рассчитывать на то, что ему достанется титул: его дядя был крепким сорокалетним мужчиной, а Блейкли — здоровым мальчишкой, который учился в той же школе и был неизменным участником всех проказ кузена. Некоторые утверждали, что самые неудачные их шалости придумывал Блейкли, но Джек никогда его не винил. Его преданность, будучи раз завоеванной, оставалась неизменной.
Однако порой она доставались довольно непонятным личностям — а именно блестящему, но крайне колкому молодому сэру Колину Ламберту.
С самого начала Эйдан и Колин ходили кругами, словно недоверчивые псы. Джек окатывал обоих потоками дружелюбия и осыпал шутками, заставляя их поладить между собой ради единственного приятеля, который появился у каждого впервые.
А еще дружба с Джеком подняла их в глазах остальных парней, так что Эйдан вскоре забыл первые неприятности школьной жизни.
— Понадобилось некоторое время, но наконец я стал походить на человека.
Мэдлин мягко ему улыбнулась:
— Когда я встретила с тобой в том переулке, ты выглядел таким уверенным. Настоящим благородным рыцарем!
Он хмыкнул.
— Это был не самый лучший момент моей жизни. Еще бы немного, и я упал на нож бандита и превратил его в убийцу. Хотя какой ему резон было меня убивать?
Мэдлин засмеялась. Это был мягкий, искренний, добродушный смех. Благодаря ему что-то растаяло у него в душе. Он потянулся… неужели это его рука?.. и сжал ее пальцы.
— Я понимаю, что мы только начинаем… заново… но мне бы хотелось, чтобы ты сказала мне…
Она высвободила свою руку и повернулась к Мелоди:
— Нет, моя хорошая, не надо втыкать булавки в ковер. Ты ведь не захочешь потом найти их своими пяточками, правда?
Эйдан думал, что Мэдлин соберет булавки и вернется к нему, но она не стала делать этого, а принялась деловито приводить в порядок комнату, аккуратно сложив, новый передничек, сшитый для Мелоди, и убрав швейные принадлежности в деревянную шкатулку, которую привезла с собой в саквояже.
О! Значит, сегодня она раскрывать свои тайны не станет. Видно, еще не время.
Он ощутил в душе пустоту, как будто откровенничал перед ней совершенно напрасно — и теперь видит, как его душа, словно живительная влага впитывается в песок. Старая рана снова начала саднить. Господи! Почему только Мэдлин способна так больно его ранить? За что? В чем его вина?
Эйдан резко встал.
— Давай мне это, — сказал он, забирая у Мэдлин вещи Мелоди, — я их уберу.
Он ушел в спальню и закрыл за собой дверь.
Мэдлин проводила его взглядом. До чего ей ненавистна была необходимость постоянно ему лгать! Он только что расколол свое сердце, словно скорлупу ореха, а она не может ответить ему тем же. Его боль пульсировала у нее в груди, словно эту рану получила она сама.
Какой же он необыкновенный человек! Даже когда он сердит, все равно остается внимательным и заботливым. Как бы ей хотелось остаться с ним навсегда!
Убрав шкатулочку в шкаф, Мэдлин прижалась лбом к холодному оконному стеклу. Если бы она смогла поведать ему всю правду, то что сказала бы?
«Я вышла замуж за чудовище, а потом сожгла его дом, при этом кого-то убила, чтобы скрыть свое бегство. И спряталась».
Да уж, такое признание будет принято с восхищением. Слушатели станут ей аплодировать.
Когда Критчли добрался до своего жилища (совершенно не то, к чему он привык, зато до чего удобно иметь внизу паб!), он снова зевнул и открыл дверь. Пожалуй, можно проспать весь день. Когда станет темно, он спустится вниз, возьмет тарелку мяса и кувшин эля и засунет руку за ворот пухленькой дочки владельца паба. Отличный план, лучше не придумаешь.
— Критчли! Милый друг, как же я рад тебя видеть!
При звуках этого мягкого, дружелюбного голоса он остановился как вкопанный. Такая изысканная вежливость обязательно обещала что-то дурное. Широко открыв рот и тряся вторым подбородком, он беспомощно заикался.
— Виль… — Он бросил опасливый взгляд на камин, но тайник, который он там устроил, выглядел нетронутым, — я… я не ожидал тебя так скоро!
Проклятие! Теперь ему никак не удастся заполучить Мэдлин!
— Закрой пасть, жирный идиот!
Лорд Вильгельм Уиттакер, владелец Уиттакер-Холла и супруг невезучей леди Мэдлин, сидел на единственном стуле, имевшемся в комнате, красиво положив ногу на ногу.
Что-то блеснувшее золотом выпало из его кулака и повисло на цепочке тонкой работы. У Критчли под ложечкой возник ледяной ком. Это конец! Он нашел тот чертов медальон с шиповником! Никому не позволялось предавать этого человека.
— Вильгельм ласково улыбнулся, чуть наклоняя голову к плечу, и дружелюбно спросил:
— Ты что-то забыл мне рассказать, милый друг?
Мэдлин сидела одна в гостиной на тихом верхнем этаже клуба «Браунс». Закрыв глаза, она пыталась вспомнить лицо Вильгельма. Уродливую маску ярости восстановить в памяти было легко. А вот тот благообразный облик, который она видела вначале, уже начал забываться.
Она была юной и романтичной — и, наверное, чуть самоуверенной, поскольку ей в голову не пришло задать себе вопрос, зачем человеку с таким титулом и богатством могла понадобиться дочь обедневшего баронета. Ее воздыхатель восхищался ею и тешил ее тщеславие, и она вообразила, что он от нее без ума.
