плетет да толку никакого, — подтолкнула ее в бок Липка.
— Особливо на сеновале речист, — прыснула Белена. — Гляди, не попадись.
— Чего мне на него глядеть, мне б своего хозяина покормить, — вздохнула Зорька, показывая полную корзину.
Наконец князь со свитой выехал прочь. Каменщики повалились в траву немного вздремнуть, чтобы дальше уж без остановок работать до заката. Раскланявшись с новыми подругами, Зорька снова побежала вкруг собора к лесам, на которых творил ничего не замечающий Данила.
Она, как советовал каменщик, чуть тряхнул леса и постучала по ним кулачком. Данила почувствовал и нагнулся.
— Обедать слезай, — махнула ему стряпуха и показала корзину.
Он послушно принялся спускаться. Вдвоем они уселись на расстеленной Зорькой рогоже.
— Ну вот, остыло все. Ешь скорее, — Зорька принялась раскладывать угощения. — Яичко почистить? — протянула она печеное яйцо.
Данила забрал и начал чистить сам. Надо бы и уходить, но Зорька продолжала сидеть.
— Это кто ж такой? — указала она наверх, где среди клыкастых львов стоял каменный отрок с поднятыми для прославления Бога руками. — Кто такой? — чуть дернула она Данилу за рукав.
— А, — стукнул он себя в грудь.
— Ты? — удивленно вскинула брови Зорька.
Данила усмехнулся кончиками губ и начал чертить на земле ножом: человека, вокруг него стены, потом клыкастых львов.
— А-а, это ж Даниил во рву со львами, — заглянула Зорька в лицо Даниле, — нам поп про-то сказывал. А чего ж тогда львы у тебя такие злые? Они ж его не съели, надобно их добрыми рисовать, — и пальчиком стерла клыки, дорисовывая львам улыбки.
— Э-э, — запротестовал Данила и вернул львам суровость.
— Ну, как знаешь, — обиделась Зорька. — Пойду я.
— Бо-о, — приложил Данила руку к груди, благодаря.
— Вечером щи будут, — пообещала стряпуха и поспешила прочь.
Новые подруги терпеливо ждали ее у вала, чтобы вернуться вместе к посаду. Жизнь налаживалась, вот только жаль, что львы не улыбались.
[1] Велбул — верблюд.
[2] Отрок — здесь младший дружинник.
В церковь Зорька приоделась, вытащила из короба все самое лучшее — глиняные бусы, малеванные рукой батюшки, берестяное очелье, обшитое льняной тряпицей с вышивкой бисером да речным жемчугом. Серебряные заушницы звякали у висков, рубаха под запоной[1] убрана по оплечью красными петушками да курочками.
— Да я управилась, будем выходить? — окликнула она Данилу, уже привычно забегая перед ним и заглядывая в лицо. — Идем? — перебрала пальчиками для верности.
Он коротко махнул и подался к двери.
Нынче Данила был одет в чистую рубаху, подпоясан добрым кушаком, а вместо поршней на ногах красовались сапоги, не хуже, чем у дружинного Кирши.
Они с Зорькой пошли рядком, только она на полшага позади, хозяину следует выступать первому, уж тому ее дома обучили. Последней семенила Осьма, накрывшаяся поверх беленого повоя цветастым убрусом.
Зорька красовалась пред Данилой, все время теребя бусы и оправляя очелье, смори, мол, какая я сегодня нарядная, но стоило выйти на широкую площадь торга, как настроение угасло, что лучину затушили. Новые подруги Белена да Липка радостно замахали ей руками еще издали. Как же богато они сегодня были обряжены, сколько серебра нашито на их очелья, как оттягивали их шеи ряды бус из самоцветов, а на руках ловили солнечные лучи начищенные до блеска медные обручья, ну, чистые боярыни! Куда уж Зорьке с ними тягаться. Она искоса посмотрела на Данилу, но тот раскланиваясь со знакомыми, не обратил на девок никакого внимания, да и они на него тоже.
Вредные мальчишки, перекрыв немому каменщику дорогу, стали кривляться и мычать, изображая его немощь.
— А ну, вон пошли, я вам задам! — орлицей кинулась на них Зорька.
Те отбежали на безопасное расстояние, но не унялись.
— Вот хворостину-то достану, сидеть седмицу не сможете! — погрозила защитница, но Данила перехватил ее руку и показал, мол, оставь, чего с них, неразумных, взять. Он был спокоен и на потешников не обращал внимание.
— Оставь, — махнула и Осьма, — без толку. Вот ежели б хоть раз поймал да оттаскал за уши, тогда был бы толк, а так.
— А чего ж их родители им не объяснят, что так-то не следует творить? — оскорбилась Зорька, будто это ее осмеяли.
— Недосуг родителям. Пошли, пошли, чего всполошилась? Будешь так обо всем переживать, сердца не хватит, — потянула Осьма хозяйку за рукав. — На вот яичко, пойди тому убогому на паперти подай.
Зорька взяла яйцо и пошла к сидевшему полуголому старцу, тот мотал плешивой головой, всех крестил и бормотал: «Покойтесь с миром, рабы Божии. Господь вас примет в райский чертог». Зорька бочком придвинулась и быстро положила ему яйцо на колени. Юродивый улыбнулся ей щербатым ртом и кивнул «благодарствую».
— Разве можно такое живым сказывать? — бросила она ему с упреком.
— Так разве правду можно скрыть, — пожал плечами юродивый. — Венчаться, простая душа, приходи. Я тя с любым повенчаю.
— Попы венчают, тебя и в церковь-то в таком срамном виде не пустят, — фыркнула Зорька.
— Бог впустит.
— Пойдем, чего ты тут застряла, — снова потянула Осьма хозяйку, — подала да дальше ступай.
— Чего он такое бормочет? Нешто можно так сказывать? — зашептала Зорька Осьме. — Живых покойниками называть, недобро это.
— Блажной, чего с него взять, — отмахнулась челядинка.
Они вошли под своды просторной деревянной церкви. Началась служба. Зорька видела впереди светлую макушку Данилы. Он стоял с другими артельными. Здесь же был и Бакун, а Зорька думала, что он бесерменин.
Служба была богаче, и пели краше чем в родном дому, свечей никто не жалел. Зорька всегда знала о чем молиться, что просить у Бога и святых заступников, а тут отчего-то растерялась, читала молитвы со всеми, а о сокровенном про себя просить не выходило. Было бы всегда, как сейчас, а большего и не надобно, вот разве что одежу такую же как у новых подруженек. «Тьфу на тебя, дурная, — обругала саму себя Зорька, — разве ж можно о такой глупости просить! Лучше здоровья деду Фоме да Осьме, да чтоб у Данилы все ладно было… И чтоб не уезжал, зачем ему те булгары? Нешто ему тут плохо… со мной».
В потоке выходящих Зорька сначала потеряла своих, даже Осьма, стоявшая у плеча, куда-то запропастилась. Люди быстро расходились, напоследок осеняя себя распятием и кланяясь надвратной иконе. Зорька чуть отошла, чтобы не мешаться, и завертела головой.
— Не меня ли ищешь? — рядом как из-под земли вырос Кирша.
— Не тебя, — буркнула Зорька.
— А мне уж показалось.
Тут в толпе мелькнул Данила, тоже озираясь. Зорька ему замахала, он увидел и пошел к ней.
— Приручаешь? — усмехнулся Кирша.
Зорька ничего
