заказ в похоронном бюро, Ханна, – пообещала Мари. – Твоя мать должна лежать в гробу в отдельном месте на кладбище.
Ханна кивнула, скорее всего, она не имела ни малейшего представления, что такие вещи стоят денег, которых она никогда бы не нашла, но Мари подумала о своей собственной матери, у которой были самые бедные похороны, и потому решила избавить Ханну хотя бы от этой заботы.
Они вышли из квартиры, заперли за собой дверь, и Мари положила ключ себе в карман. В коридоре на полу по-прежнему сидела Шустер, прислонившись спиной к столбу, ее голова упала на грудь. Она спала, все еще крепко держа в правой руке пустую бутылку из-под шнапса. В доме где-то внизу заплакал ребенок, следом раздался раздраженный голос немолодой женщины и какой-то твердый предмет с грохотом ударился о стену.
Небо затянулось облаками, в переулках квартала дул холодный ветер, поднимая рябь в лужах. Это было время обеда, отовсюду доносился запах картофельной похлебки, перемежавшийся с запахом репы. Дети куда-то исчезли, только пес все еще лежал у входа и грыз какую-то палку. Мари с Ханной торопились покинуть квартал.
«Если уж здесь все так плохо, то как выглядят кварталы бедняков в городе?», – удрученно думала Мари. Да, конечно, церковь устраивала обеды, и женские общества в защиту отечества раздавали продукты. В свой последний визит на виллу пастор Лейтвин рассказывал, что человеческие жизни уносили болезни и эпидемии. Холод и голод настолько ослабляли стариков и детей, что те умирали от простого насморка.
Когда они проходили мимо фабрики Мельцеров, завыла сирена, извещавшая об обеденном перерыве. Мари была очень расстроена, потому что знала: хоть какая-то работа шла только в одном-единственном цехе. Там была занята горстка работниц, чистивших гильзы от снарядов, потом эти гильзы использовали повторно. Похоже, Иоганн Мельцер и не собирался начинать новое производство бумажного текстиля. Получается, Пауль зря чертил свои чертежи – его отец был не готов пожертвовать принципами. На его текстильной фабрике не делают эрзац, там выпускают только хлопок и качественную шерсть. Или же вообще ничего.
– Правда, что душа моей матери попадет на небо? – спросила Ханна.
– Уверена, что так и будет, – смело ответила Мари.
– А она сможет увидеть меня оттуда?
Мари стало немножко не по себе, потому что девочка посмотрела на нее своими огромными, полными доверия глазами. Что ей ответить? Ведь Ханне уже пятнадцать и она уже не ребенок.
– Никто не знает это точно, Ханна. Но если ты в это веришь, то так оно и будет.
Ханна кивнула и задумчиво посмотрела на небо, по которому ветер гнал белые и серые облака.
– Не знаю, хочу ли я, чтобы она всегда видела меня, – ответила она, нахмурив лоб. – Только иногда, наверно… чтобы она меня не забыла.
11
Еще никогда в жизни Алисия не заявляла мужу о своем решении так непреклонно, но сегодня, в этот чудесный майский день, когда парк и все дорожки окрасились в нежно-зеленый цвет, она это сделала. Все, чаша терпения переполнилась, об этом говорило ее лицо. Она была из рода фон Мейдорн, выходца из дворянского сословия, чьи сыновья, будучи офицерами, с честью служили кайзеру.
– Это моя твердая воля, Иоганн.
Мельцер разгневанно бросил утреннюю газету на пол, когда жена в самом начале завтрака пришла к нему с этой нелепой идеей. Нет, нет и еще раз нет. Ему не нужен лазарет здесь, в его доме. И дамы в его доме – и жена, и дочь Элизабет – должны уже наконец понять и принять это. Услышав эти слова, он вскочил со стула и хотел выйти из столовой, но не тут-то было: Алисия преградила ему дорогу. Уму непостижимо! Она загородила ему дверь! И чтобы пройти, ему надо было бы отодвинуть ее в сторону.
– Что все это значит, Алисия? Ты что, хочешь устроить скандал прямо перед прислугой? Да куда это годится?
Он стоял перед ней, взбесившийся и в то же время неуверенный и все-таки не осмеливался оттолкнуть ее или дотронуться до нее.
– Будет здесь скандал или нет, целиком зависит от тебя, Иоганн. Что до меня, то я совершенно спокойна. – Она, высоко подняла голову, хотя легкая дрожь в голосе выдавала ее. – Дело решено, мы устроим на вилле лазарет. Я уже поставила в известность соответствующие инстанции.
Он обвел глазами столовую, потом опять посмотрел на нее. Он чувствовал, как наливается краской его лицо. Ему нельзя волноваться, как сказал доктор, но сохранять абсолютное спокойствие в этой ситуации было невозможно.
– Это мой дом, – произнес он приглушенным голосом, едва шевеля губами. – И я решаю, что здесь будет, а чего нет.
– Ты заблуждаешься, Иоганн. Это и мой дом, поскольку я твоя супруга. А то, что я хочу сделать, – это заповедь человечности: возлюби ближнего своего. Не понимаю, как можно уклоняться от нее.
Теперь он зашевелился – поднял руки, приложил их к затылку и громко застонал.
– Так значит вы, такие набожные, объединились против меня? Ты и твоя дочь Элизабет – вы сговорились. Ну, а кто на самом деле за всем этим стоит? Ты еще не уразумела? Наш разлюбезный зять Клаус фон Хагеманн выдвинул эту абсурдную идею. Этот честолюбивый голодранец хочет выслужиться перед своим начальством.
Алисия заморгала, эта мысль была для нее явно новой, но она не была готова вдаваться в подробности. Она была полна решимости добиться своего, чего бы ей это ни стоило, и неважно, какие доводы Иоганн выдвинет еще.
– Я не собираюсь устраивать с тобой дебаты, – произнесла она, понизив голос. – Я сообщила тебе о своем решении. И на сей раз, надеюсь, ты его примешь!
Он все еще держал руки на затылке, словно застыв в этой смешной позе. Что ей втемяшилось в голову? Откуда эта упорство? Это уже напоминало восстание. Социалистические идеи женщин, вышедших на улицу и требующих права выбора. Жена, выступающая против мужа своего, отказывающаяся повиноваться главе семейства…
– Если бы твой сын сейчас увидел тебя, – прошипел он, – ему было бы стыдно за свою мать.
Это было очень жестоко – сказать такое, и он это осознавал. Алисия выдавила из себя смешок, прозвучавший, однако, как-то резко и натянуто.
– Пауль? – воскликнула она и снова засмеялась. – Да он был бы первым, кто понял меня. Но он сейчас на передовой, и уже шесть недель от него ни весточки.
– И что, Алисия, ты хочешь меня в этом упрекнуть?
Они оба знали это, хотя до сих пор не обмолвились об этом ни одним словом. Он мог бы попробовать отозвать Пауля в Аугсбург: для производства военной продукции специалистов освобождали от военной службы. То, что он до сих пор этого не сделал, было трудно вынести не только Мари, но и Алисии.
– Это ты должен решить сам,
