— Как вы добры, — заметила маркиза.
Джек импульсивно взял одну из кисточек и провел мягкими волосками по ее щеке.
— Если бы я писал ваш портрет, то начал бы с бледно-персикового цвета, — сказал он.
Ее глаза округлились.
— Потом я начал бы вырисовывать детали, начав с ваших милых, сияющих изумрудных глаз. — Выбрав кисточку потоньше, он провел ею по ее векам.
— Да вы не только художник, но и поэт, лорд Джеймс.
— Джек, — поправил он ее, прикасаясь волосками к ее губе.
Ее ресницы затрепетали.
— Вы всегда соблазняете женщин с помощью искусства? — спросила Алессандра.
— Нет, — ответил он, проводя линию по ее подбородку. — Я еще ни разу не прибегал к такой технике.
Развязав пояс на ее халате, он позволил тонкому шелку упасть, открывая его взору тонкую ткань ночной сорочки Алессандры. Джек слегка ударил кисточкой по ее ключице.
— Самый первый набросок много обещает. — Голос маркизы стал хрипловатым, казалось, она прерывисто задышала. — Все зависит от того, как вы выпишете детали.
Этот звук — легкий, сексуальный шепот — распалил в его животе жар.
— Алессандра, да никак вы со мной флиртуете?
— Да-а? — Алессандра вытащила еще одну кисточку и скрутила ворсинки жгутиком. — Нуда, возможно, флиртую. — Она тоже провела кисточкой по его подбородку и остановила ее у воротничка сорочки. — На фоне белого льна твоя загорелая кожа по цвету походит на бронзовое сияние древней статуи, — прошептала она. — Пожалуй, ты напоминаешь мне Марса. Или, быть может, Аполлона.
Потянув за кончик галстука, она развязала его.
Джек сбросил сюртук и жилет. Медленно размотал накрахмаленный лен галстука, и тот упал на пол. Расстегнув верхние пуговицы рубашки, он помедлил.
— Могу я снять сорочку? — спросил Джек, помолчав.
Она кивнула.
— Но мы не должны шуметь… и я не смогу долго находиться здесь. — Алессандра опустила глаза. — И еще я должна предупредить вас, что Изабеллу порой преследуют ночные кошмары, так что, возможно, мне придется внезапно уйти…
— Понимаю, — перебил ее Джек. — Ты имеешь право жить по определенным правилам, и я готов их уважать.
Алессандра не сказала больше ни слова. Джек стянул с себя рубашку через голову. При виде ее женственной фигуры и налитой груди, просвечивающей сквозь тонкую ткань сорочки, Джек почувствовал, что сгорает от желания. Однако он заставил себя не спешить. Дисциплина, дисциплина. Несмотря на то, что с каждым мгновением ему было все труднее сдерживать себя.
Алессандра подняла глаза, и на мгновение ему показалось, что золотистые отблески пламени свечей застыли на ее ресницах. Медленно, очень медленно она подняла свою кисточку и провела ею по его ключице.
— Даже представить не могу, чтобы у кого-то из лондонских щеголей были такие же развитые мускулы.
Едва заметное прикосновение пощекотало ему соски, а потом скользнуло вниз по контурам его ребер.
Джек почувствовал, что возбуждение становится все сильнее.
— Я не веду праздный образ жизни, Алессандра, — проговорил он. — Я фехтую, занимаюсь боксом, езжу верхом.
На ее губах заиграла легкая улыбка.
— Этим нельзя не восхищаться, должна заметить, — проговорила она.
— На этих раскопках я сделаю все для того, чтобы понравиться тебе, — заверил маркизу Джек. И добавил: — В профессиональном и личном плане.
— До сих пор ты проходил все тесты с помощью своего умения передавать самые тонкие оттенки цветов. — Алессандра провела кусочком меха по его животу, к застежке брюк. — Я ведь уже говорила, что мы счастливы иметь в своей группе человека с такими способностями к рисованию, как у тебя.
Шелковый халат распахнулся. Алессандра шевельнулась, халат упал вниз с ее плеч и повис на талии. Ряд крохотных перламутровых пуговок спускался вниз от ворота ее ночной сорочки, украшенной пеной тонких кружев.
— Кстати, об искусстве… — выдохнул Джек. — Я придумал, какую картину мне хотелось бы написать.
— У тебя нет бумаги, — прошептала она. — И красок.
— Ну что ж, — отозвался Джек. — Тогда я сделаю это только с помощью своего воображения.
Пока пальцы Джека, то и дело прикасаясь к ее сорочке, медленно расстегивали пуговицы, Алессандра закрыла глаза. Воображение рисовало ей картины тех распутных и развратных вещей, которые он мог сделать с ее телом, однако она гнала прочь эти мысли. Прикосновения Фредерико привели Алессандру в такой ужас, что заморозили все ее нутро. Однако пусть это даже и неправильно, но ей ужасно хотелось, чтобы тепло интимных ласк Джека смешалось со страхом, пусть даже после близости для нее начнется настоящий ад.
— Подними руки, детка, — прошептал Джек.
Приподнявшись, маркиза изогнулась, чтобы Джеку было удобнее стянуть ей через голову сорочку. Алессандра осталась нагой. Она откинулась на узорчатые подушки, а под ее ягодицами приятно зашелестел шелк халата.
Джек снял сапоги. За этим последовал шорох шерсти, и она тут же представила его обнаженным.
Ее глаза распахнулись.
Господи, до чего же он красив!
Пламя свечей золотило резные контуры его грудной клетки и твердую гладкую равнину его живота. Восставший жезл его мужественности с красно-золотистой головкой поднимался из курчавого треугольника внизу живота.
Должно быть, она издала какой-то звук, потому что Джек замер.
— Я испугал тебя? — И, прикрыв свое естество, он добавил: — Я знаю, что ты считаешь меня большим черным дьяволом.
— Нет, я тебя не боюсь. — Потянувшись, Алессандра отвела его руку. — Я вижу Князя Тьмы, но не дьявола.
— Никакой я не принц, а всего лишь скромный художник, — пробормотал Джек. — Который хочет узнать, может ли он поступить по справедливости с твоей неземной красотой.
Словно завороженная, Алессандра наблюдала за тем, как он опустил свою кисточку в бренди. Что он…
Дьявольщина!
Капля янтарного спиртного упала на ее сосок. А потом Джек медленным, чувственным прикосновением обвел его влажной кисточкой. Ее кожа тут же загорелась.
— Хм… не уверен, что все сделал правильно, так что, пожалуй, мне следует стереть это и начать все заново.
Его губы — теплые и влажные — накрыли ее сосок и стали слизывать дрожащую на самом его кончике каплю.
— Святая Мадонна, все-таки ты дьявол, — простонала Алессандра, когда он проделал то же самое с другим соском.
Из его горла вырвалась хриплая усмешка.
— Да я пока еще не сделал ничего дьявольского, — проговорил он.
Его язык лизал, дразнил, катал ее отвердевший сосок до тех пор, пока Алессандре не стало казаться, что она может вспыхнуть, как пламя. Зато ничего более порочного уж точно быть не может.
