class="p">– Ясное дело, без меча голубчик висит.
– Домой живей! – заволновался Олексич, пришпоривая коня.
– Воротца новые! – ахнула Дуняша.
Демьян и сам дивился свежим гладеньким доскам в обрамлении резных завитков. Ладные ворота легко поддались, впуская хозяина.
– Откуда красота такая? – улыбнулся Олексич выбежавшему на двор Карпу.
– Демьян Олексич вернулся! – радостно заорал тиун. – Слава Господу Богу и Пресвятой Богородице, дождались. Евдокия Олексевна, живая-здоровая, а выросла-то как! А Ульяния Олексевна? – по одноглазому лицу побежала тревога.
– И с ней все благополучно, – уклончиво ответил Демьян, – у вас как? Матушка в здравии?
– В здравии, все глаза проглядела. А ворота князь подарил, три дня уж висят. Как знал, что вы воротитесь.
– Дунечка! – из сеней вылетела мать. Живые глаза блестели осмысленным светом.
– Матушка! – взвизгнула Дуняшка.
Две Евдокии упали в объятья друг друга. Мать торопливо целовала дочь, глотая слезы.
– А Улюшка где? – резко отстранилась Тимофевна. Демьян всю дорогу готовил ответ, выверял слова, что он будет сказывать матери, как смягчит весть, но теперь всё в голове перепуталось, сын как выброшенная на берег рыба начал глотать воздух.
– А Ульку братец замуж отдал за княжича ногайского, побратима своего, – затараторила Дуняша. – А одежа у нее теперь какая чудная, косицы заплели как рога у бычка, и в жемчуге все. И у меня степная одежа есть в торбе, я к тебе в ней хотела приехать, да Демьянка не дал, велел переодеться.
Мать пристально посмотрела на сына. Демьян с виноватым видом подошел к ней вплотную, зашептал, чтобы только она и услышала:
– В наложницах Уля у Айдара. Не успел я, слюбились они, уж непраздна. Да, вроде, хорошо ей там. Я ей бежать предлагал, а она не захотела.
– Правильно сделала, – совсем спокойно отозвалась мать. – Что ее ждало здесь? Насмешки, жестокость людская. В монастырь бы пришлось уходить. Пусть все как есть. В дом пойдемте, кормить вас стану.
– Карп, за Горшеней пошли, – крикнул Демьян тиуну.
Боярин со старым десятником сидели у новых ворот. Вечерние сумерки быстро окутывали двор. В траве под забором отчаянно разрывались сверчки, где-то в отдалении лаяла собака. Одна за другой на небе появлялись крупные звезды. От ворот пахло свежим деревом и смолой. Так блаженно спокойно Демьяну уже давно не было. «Отпрошусь у князя, и за Агашей». От этой мысли сладко потянуло в груди.
– Как победить слободских смогли, и людей не потеряли? – он повернулся к Горшене.
– Ахмат к Ногаю с подарками уехал, а в слободках братьев для пригляда оставил. Молоды они еще, не опытны. Князь Святослав приказал засаду поставить между слободами. Мол, приступом брать силенки не хватит, а от одного городца к другому все равно поедут. Надо только дождаться. Ну, и дождались. Видим отряд едет. Сеча началась. Нас в три раза больше, окружили бедолаг, да порубили. Братья Ахматовы из кольца вырвались и в Курск сбежали. Да Святослав их убивать и не хотел, так попугать. Кабы смерти им желал, так уже б мертвыми лежали.
Горшеня замолчал, тяжело вздохнув.
– Эх, Демьян Олексич, стали тела убитых слобожан собирать, а там татар-то всего двое, а двадцать пять душ православных, наших – курян. Своих перебили. Доколе кровь братьев проливать будем? Уж под пятой у поганых, а все остановиться не можем.
– Не знаю. Долго видать еще. Нас вот тоже свои православные чуть не перерезали. А с тысяцким-то что ж приключилось? – вдруг вспомнил Демьян изуродованный труп на веревке. Надо же, он и позабыл о надменном Ярмиле?
– Так он Ахматов наушник оказался, человека в Полуденную слободку отправил о засаде предупредить. А Миронегова дружина в дозоре была, перехватили, гонец с перепугу и сознался. Так его вместе с тысяцким на одной перекладине и повесили.
– А меч отцов? – опять заволновался Демьян. – Меч-то где?
– У нового тысяцкого. Якова Кумича выкрикнули.
– Яшку? – Олексич удивленно поднял бровь. – Он же тихоня, и голоса повысить не может. Ему бы смиренному в черноризцы, а вы его в тысяцкие.
– Ну, боярин, и ты в тихонях ходил. Меняются люди, может и он по тверже станет. Яков муж честный, на чужое не зарится, вон у вас со двора все тащили, а он не пошел.
– Как думаешь, может он мне меч вернет? Дружны мы с ним были.
– Побоится, местом дорожит. После казни Ярмилки здесь вроде все поутихли, он главным против тебя народ мутил, да всё равно и ныне носы воротят. Осудят тысяцкого за подарок такой.
– А если на обмен? Я ему свой, а он мне отцов.
– Вот дедов меч можно было бы обменять, да ты его давным-давно побратиму подарил. А на твой нынешний, уж прости старика, никто менять добрый меч не станет.
Демьян опустил голову.
– Да не печалься, боярин, будет еще у тебя в руках меч отцов. Не все сразу.
– Ладно, погожу. Князь в Липовец к брату уехал, когда вернется не сказался. Поеду и я за ним вслед, мочи нет его здесь ждать, за Агафьей уж охота. Вы соберите в дорогу то, что нужно. Ворочусь из Липовца, всей дружиной в Воронож отправимся, нельзя в степи малым отрядом, то уж я понял.
Град Липовец был побольше Ольгова, побогаче, пошумнее. Люд суетливо сновал по улицам, везде тонкой струйкой поднимался дымок – топили бани, отмываться от грехов в Чистый четверг.
Демьян, как велел обычай, спешился перед соборной церковью и дальше повел Зарянку под уздцы к княжескому терему. За ним дружинники под удивленные и восхищенные взгляды зевак сопровождали диковинного коня. Олексич решил сразу захватить подарок в Липовец, чтобы князь, утерев нос братцу, охотнее отпустил боярина за любимой.
– Робша, откуда такой красавец?! – Александр как мальчишка бегал вкруг жеребца. – Святослав, гляди, гляди!
Старший брат строил равнодушие, отстраненно скрестив руки на груди, но блеск в полуприкрытых глазах выдавал зависть.
– Айдар за сестру калым отдал. Возьмешь, княже, вместо серебра?
– Еще спрашиваешь? Такой конь только князя должен возить. Объезжен?
– Объезжен да строптив.
– Я попробую, – Александр начал вставлять ногу в стремя.
– Убьешься, дурень, – насмешливо бросил ему брат. – Пусть из дружины сперва кто-нибудь проедет.
– Сам! – Алексашка запрыгнул в седло, и началось противостояние человека с животным. Оба упрямы и нетерпеливы. Молодой князь был опытным наездником, но могучий конь не желал мириться с чужаком, его раздражали незнакомые запахи и резкие звуки подбадривающей толпы. Бодались они долго. Два раза Александр вылетал из седла, но хищно улыбаясь, вскакивал снова. Наконец жеребец смирился, перестал отчаянно бить копытами, и всадник с лицом победителя неспешным шагом объехал двор.
– Удружил, Робша, вот это удружил!
