По мере того, как перед ним на каждой новой странице записей представала тонкая работа ее ума, дальновидно предусмотревшего самые разнообразные детали подготовки к турниру, Конистан почувствовал, что его восхищение перерастает едва ли не в одержимость. Держа перед глазами бумаги, включавшие подробную, строго выдержанную в масштабе карту местности, он как будто слился с нею душой, а дойдя до последней страницы, обнаружил коротенькую приписку, заставившую его задрожать. Это была всего одна фраза: «Кон, не забудьте напомнить мне о субботней „скачке“!»
Его поразили две вещи. Во-первых, она сотворила из его титула короткое прозвище «Кон». Его никто и никогда еще так не называл, и теперь он испытывал странное ощущение принадлежности ей: Эммелайн дала ему имя. А самое странное заключалось в том, что ему это понравилось.
Во-вторых, приписка на последней странице свидетельствовала о том, что она заранее решила поручить ему руководство участниками турнира. Нет, тут уж речь следовало вести не о прозорливости, а прямо-таки о ясновидении! Оторвавшись от бумаг, Конистан взглянул на берег озера. Что же ему теперь делать? Его желание нисколько не изменилось: он по-прежнему намеревался разбить ей сердце, доказать, что это осуществимо, что она не сможет вечно и безнаказанно играть чужими сердцами, сохраняя незатронутым свое собственное. Но вот удастся ли ему это сделать?
Со всех сторон слышался топот копыт, заставлявший сотрясаться даже каменную кладку изгороди. Вот раздался торжествующий вопль Дункана: ему удалось опередить Бранта Девока в пробежке от сарая до стены. Оглянувшись на младшего брата, Конистан ощутил прилив любви к нему, знакомое чувство, ставшее привычным в ранние школьные годы, когда Дункан, в то время совсем еще зеленый юнец, готовился к поступлению в Итон, а теперь почти позабытое. Сколько лет прошло с тех пор, подумал он, испытывая щемящую горечь утраты. Почему время так беспощадно развело их в разные стороны? Но вот теперь они снова вместе, словно школьники, играющие в рыцарей, вступающие в поединок. Черт побери, до чего же это здорово! Содрогнувшись от неожиданности, сам себе удивляясь и не веря, Конистан вынужден был признать, что по-настоящему радуется жизни. Впервые за много лет!
Эммелайн отступила на шаг от кучки молодых особ, сгрудившихся посреди необъятной гостиной. Они собрались, чтобы начать работу — находившуюся пока в зародышевой стадии — над большим турнирным покрывалом. Волна гордости захлестнула ее при виде любимых подруг и добрых приятельниц, увлеченных спором, повизгивающих от возбуждения, с головой ушедших в решение грандиозной задачи. На полу были разбросаны не меньше двух дюжин широчайших бумажных трафаретов с различными рисунками. Оливия Брэмптон, стоя на коленях, то и дело перемещала их относительно друг друга, следуя просьбам остальных участниц действа. По крайней мере с десяток рабочих шкатулок, переполненных клубками и катушками разноцветного шелка, были расставлены по комнате в шахматном порядке. Четыре вышивальщицы, из самых опытных и искусных, заглядывали по-очередно в каждую из них, делясь друг с другом предыдущим опытом, смеясь над прошлыми неудачами и восхищаясь успехами. Вот так и рождается, подумала Эммелайн, прислушиваясь к горячему спору о размере иголок и наилучшем расположении рисунков на полотне для достижения самого выигрышного общего эффекта, дружба на всю жизнь.
Замужние дамы (тут следовало отдать должное не столько им самим, сколько заслугам миссис Тиндейл, постаравшейся с самого начала удержать их от вмешательства в дела молодых) уселись в сторонке, попивая чай. При этом они обменивались сплетнями, перелистывали зачитанные экземпляры дамских журналов, обсуждали сравнительные достоинства своих докторов и домашних лекарственных средств, отпускали колкости при возникновении разногласий по самым пустяковым вопросам, — словом, веселились от души. Эммелайн на мгновение задержала на них взгляд, прекрасно понимая, что истинную радость доставляет им возможность побыть вдали от дома, вдали от утомительных и хлопотных забот по воспитанию детей.
Ей пришлось столкнуться только с одной трудностью, представшей ее взору в образе двух юных особ — Мэри Керкбрайд и Элизабет Уэстлин, — чьи матери тоже в эту минуту мирно пили чай вместе с другими матронами. Хотя ни одна из девушек не протестовала вслух (напротив, обе они предпринимали героические усилия, стараясь выказать интерес к изготовлению покрывала), Эммелайн сразу поняла, что душа у них не лежит к рукоделью. Когда Октавия Брэмптон, сестра-близнец Оливии, спросила у Мэри, какие трафареты она предпочитает использовать в своей части гобелена, та покраснела и, заикаясь, пробормотала в ответ нечто невнятное. При этом она покусывала нижнюю губу и бросала отчаянные взгляды на мать. К счастью для Мэри, Октавия, наделенная от рождения исключительной словоохотливостью, принялась, не дожидаясь ответа, увлеченно расписывать великолепие рисунка, которого намеревалась добиться сама. Что до Элизабет, она просто подошла поближе к Мэри Керкбрайд, как только Октавия закончила свое повествование, и тихонько призналась, что с детства не может похвастаться достижениями в искусстве вышивания, так что вряд ли сумеет выполнить задачу с честью!
С глубоким вздохом Элизабет добавила:
— Маме будет так стыдно за меня! Не упомню, сколько раз она меня бранила за нелюбовь к пяльцам и мулине! Что же мне… что же нам делать?
Мэри не знала, что ответить, и только поглядывала на свою мать, продолжая покусывать нижнюю губу.
Ив самом деле, подумала Эммелайн, что же делать с дамами, которые очень скоро, как только их неискусность и отсутствие интереса к работе станут очевидны для всех, почувствуют себя отверженными среди увлеченных созданием гобелена подруг? Немного поразмыслив, она отвела обеих в сторонку и попросила их уединиться вместе с нею в музыкальном салоне, покинув большую гостиную. Там хозяйка дома осведомилась у смущенных девиц, не желают ли они принять участие в ином, но не менее ответственном и почетном деле, имеющем непосредственное отношение к увеселению участников турнира?
— О, да! — ответили девушки дружным хором и с таким явным облегчением, что обеим пришлось справиться с приступом радостного смеха, даже не спросив у Эммелайн, чем, собственно, они могут быть ей полезны.
Хорошо зная привычки Мэри и Элайзы (которая именно под этим именем была известна всем своим друзьям), Эммелайн предложила им каждый вечер перед обедом исполнять дуэты на фортепьяно и арфе.
— Боюсь, — добавила она, — что это потребует длительных ежедневных репетиций, так как я уверена, что вы не захотите играть каждый вечер одно и то же… — и она многозначительно не закончила фразы.
