улыбкой глянул в ее глаза.
«Дорогие друзья, мы собрались здесь…» – начал настоятель.
«Руку! Руку, говорю, дай ей!» – нервно произнес молодой Ньюленд, и вновь Арчеру показалось, что его уносит в неизвестность. Что это, откуда это чувство? – недоуменно подумал он. Возможно, причиной стал мелькнувший в боковом нефе среди безымянных зрителей едва прикрытый шляпой узел темных волос, но уже через секунду стало ясно, что принадлежит он незнакомой длинноногой даме, так непохожей на образ, вдруг ему привидевшийся, что он даже испугался, не одолевают ли его галлюцинации.
И вот они с женой уже медленно шествуют вдоль нефа, плывут по зыбящимся волнам мелодии Мендельсона, весенний день приветливо встречает их в распахнутых дверях, а на дальнем конце укрытого навесом туннеля, красуясь, подпрыгивают и нетерпеливо перебирают ногами украшенные белыми бантами гнедые лошади миссис Уэлланд.
Лакей, чей белый бант в петлице превосходит размерами банты лошадей, укутывает плечи Мэй белой накидкой, и Арчер впрыгивает в экипаж, садясь подле нее. Повернувшись к нему, она торжествующе улыбается, и они смыкают руки под ее вуалью.
– Дорогая! – говорит Арчер, но внезапно все та же черная пропасть разверзается перед ним, и он чувствует, что падает туда, все глубже и глубже, в то время как голос его продолжает звучать, и он говорит и говорит ровно и весело: – Да, конечно, я боялся, что потерял кольцо – это обычный страх всякого жениха на свадьбе. Но ты заставила себя ждать, уж каких только ужасов я не успел вообразить, пока дожидался тебя! Думал, что-то случилось!
К его удивлению, она на виду у всей Пятой авеню обвила руками его шею:
– Да что такого может случиться теперь, Ньюленд, теперь, когда мы вместе?
Каждая мелочь этого дня была рассчитана и предусмотрена с такой заботливостью, что после свадебного завтрака у молодой пары оставалось достаточно времени, чтобы, не торопясь, переодеться в дорожное платье, спуститься по ступеням широкой лестницы Минготов, пройдя мимо веселых подружек невесты и плачущих родителей, сесть в экипаж под сыплющимся на них традиционным градом риса и шелковых туфелек, за полчаса доехать до вокзала, с видом заядлых курортников купить в киоске свежую прессу и устроиться в забронированном для них купе, где горничная Мэй уже разместила новенький несессер хозяйки и ее сизого цвета дорожный плащ.
Старые райнбекские тетушки Дюлак предоставили в распоряжение новобрачных свой дом с тем большим радушием, что за это им была обещана неделя в Нью-Йорке в гостях у миссис Арчер, а Арчер был так рад избежать пребывания в стандартном «номере для новобрачных» в каком-нибудь отеле Филадельфии или Балтимора, что принял приглашение тетушек с не меньшим энтузиазмом.
Мэй была в восторге от поездки за город и по-детски забавлялась тщетными стараниями восьмерых подружек невесты разузнать местоположение их тайного убежища. В этом их временном пребывании в загородной усадьбе было что-то «очень английское», завершающий оригинальный штрих картины их свадьбы, по общему признанию, ставшей свадьбой года. Где находится усадьба, не должен был знать никто, кроме родителей жениха и невесты, а те, отмеченные знанием, лишь поджимали губы, говоря с таинственным: «Ах, нам они этого не сообщили», что было чистой правдой, так как сообщать и нужды не было.
Как только они обосновались в купе и поезд, стряхнув с себя унылость бесконечно тянущихся деревянных окраин, ворвался в бледный весенний пейзаж, беседа пошла легче, чем это ожидал Арчер. Мэй, по виду и тону разговора оставалась все той же простодушной девочкой, что была вчера, ей было интересно делиться с ним наблюдениями и обсуждать подробности происходившего на свадьбе, и делала она это со спокойной объективностью, как если б была подружкой невесты, а он – шафером. Поначалу Арчер решил, что этой отстраненностью она прикрывает волнение, внутренний трепет, но чистый взгляд ее выражал лишь бесконечную безмятежную невинность. Она впервые осталась наедине с мужем, а ее муж всего лишь ее чудесный давний приятель. Нет никого, кто нравился бы ей так, как он, никого, кому бы она так доверяла, а кульминация этого восхитительного приключения, помолвки и свадьбы, – это как раз вот это их путешествие вдвоем и она в качестве взрослой «замужней женщины».
Было удивительно это замеченное еще в саду Испанской миссии в Сент-Огастине соединение – глубокого и прозорливого чувства с полным отсутствием воображения. Но он помнил, как уже тогда его поражала легкость, с какой она сбрасывала с себя груз сознательности и понимания, возвращаясь в детство, и он подозревал, что и по жизни она может пройти точно так же, не думая, принимая все, что случается, и не предвидя будущее, не пытаясь в него заглянуть.
Наверно, именно это наивное неведение и придавало ее глазам такую прозрачную ясность, а лицу – некую обезличенность, отсутствие индивидуальности, она могла бы служить моделью художнику, создающему аллегорию Гражданской Добродетели или тип греческой богини. Кровь, игравшая так близко к поверхности ее белой кожи, казалась неспособной прихлынуть к щекам, она лишь смывает кожу изнутри, храня ее белизну, а неистребимая детскость Мэй не могла наскучить, как не может наскучить первозданная чистота ребенка. Погруженный в эти размышления Арчер вдруг поймал себя на том, что глядит на Мэй с изумлением, как на незнакомую, и поспешил вновь обратиться к воспоминаниям. Он принялся обсуждать все, что происходило на свадебном завтраке, включая триумфальное появление на нем величественной и необъятной бабушки Мингот.
Мэй с неподдельным удовольствием подхватила эту тему.
– Правда, я удивилась, а ты? – сказала она. – Что тетя Медора все-таки приехала. Эллен писала, что обе они еще недостаточно здоровы, чтобы ехать. По мне, лучше бы выздоровела она! А ты видел, какое чудесное старинное кружево она мне прислала?
Он знал, что раньше или позже, но момент этот придет, однако воображал, что усилием воли сможет его удержать.
– Да… я… нет… да, прекрасное кружево, – сказал он, глядя на нее невидящим взором и удивляясь тому, как, едва услышав два слога этого имени, он ощутил, что тщательно спланированный и возведенный мир вокруг рушится, точно карточный домик.
– Ты не устала? Хорошо будет чаю выпить, когда приедем. Наверняка тетушки все предусмотрели и обо всем позаботились, – продолжал он болтать, сжимая ее руку, и она мгновенно переключилась на рассказ о том, какой чудесный чайный и кофейный сервиз из балтиморского серебра прислал им Бофорт и как замечательно «подойдет» сервиз к подносам и салатным тарелкам дяди Ловела Мингота.
В весеннем сумраке поезд остановился у станции Райнбек, и они двинулись по платформе к ожидавшему экипажу.
– Как потрясающе предусмотрительно со стороны Вандерлиденов прислать человека из Скитерклиффа, чтобы нас встретить! – воскликнул Арчер, когда степенный служитель-конюх, приблизившись, взял у горничной вещи.
– Я очень извиняюсь, сэр, – сказал посланец, – но у обеих
