за талию. И почувствовала крепкую спину под тканью мундира. Он усмехнулся, и взглянул на меня.
– Нет, – сморщился он, – на падшую женщину вы не похожи…
Я испуганно следила за его резкими движениями. Он откинул в сторону мою накидку, и муфту, расстегнул пуговицы на вороте платья, обнажив слегка грудь, растрепал волосы.
– Ну, с богом? – рассмеялся он, и извлек из-за пазухи фляжку.
– Дайте мне, – прошептала я.
Кирилл молча протянул мне плетеный сосуд. Я приложилась к горлышку, и сделала большой глоток. Так, я впервые познакомилась с водкой. Напиток огнем растекся по моему телу, обжигая рот и пищевод. Жар ударил в лицо, страх куда-то исчез.
– Смейтесь, – шепнул на ухо Кирилл.
Я засмеялась, крепко сжимая в руке фляжку.
Мы вышли в свет комнаты. Солдаты, капитаны и офицеры, все наравне, пировали. Водка лилась рекой. Так что мы довольно легко миновали первую комнату, не привлекая внимания. То же повторилось и в остальных помещениях. Все смотрели на пьяного капитана и гулящую девку, как на нечто обыденное, и привычное.
Наконец, капитан распахнул передо мной дверь, и холодный морозный ветер обжег мое лицо и полуобнаженную грудь. Хмель как рукой сняло. Я содрогнулась, и сунула фляжку обратно капитану.
– Бегите, – произнес он.
Я осмотрелась, и заметила в ночном сумраке очертания кареты.
– Спасибо вам, капитан, – прошептала я, ежась на холодном ветру.
Он расстегнул мундир и накинул мне его на плечи, сам остался в одной белой рубашке. Тут же тепло его тела согрело меня.
– Спасибо, – повторила я, и бросилась бежать к карете.
– Я найду вас, Анна, – услышала я в след.
– Зачем? – обернулась я.
Но капитан уже скрылся за дверью.
Не долго думая, я забралась в карету и тихо произнесла вознице:
– Отвезите меня домой…
Я сказала не подумав. Откуда не знакомый мне человек, по имени Иван может знать, где я живу?
Но возница тронул лошадей, и экипаж помчался прочь из города.
На рассвете мы миновали редкий лес, и показались очертания дома. Мои самые страшные опасения оказались верны.
Когда солнце поднялось достаточно высоко, экипаж остановился на подъездной аллее. Я выбралась из кареты, не в силах поверить увиденному. Второго этажа нашей белокаменной усадьбы не было вообще. От первого осталось лишь черное, опаленное огнем пепелище. На месте сада – выжженное поле. Вся аллея усыпана поломанной и обугленной мебелью, каким-то тряпьем и прочим хламом.
Я оглянулась на возницу. Тот уже покидал границы нашего имения. Топот лошадей постепенно отдалялся, пока окончательно не затих в дали.
Я вновь взглянула на останки своего дома, и жуткая, ни с чем не сравнимая боль внутри пронзила меня.
Послышались чьи-то шаги. Я оглянулась. Ко мне шла моя горничная – Маша. Ее побитое лицо было перемазано сажей, платье изодрано.
Из моей груди вырвался всхлип, слезы хлынули по щекам.
– Маша! – вырвалось у меня, и я из последних сил кинулась девушке на шею.
Мария ответила на мое бурное приветствие крепким пожатием в своих объятиях.
– Машенька, где мама? С ней все в порядке?
Девушка отвела взор.
– Маша! Отвечай!
Горничная испуганно отшатнулась от меня, и я поняла, по выражению ее лица, по не желанию говорить, что что-то ужасное случилось с моей горячо любимой маменькой.
– Мама! – позвала я.
– Анна Петровна! – крикнул Маша, – Аня!
Я не слышала ее, метаясь по пепелищу своего когда-то прекрасного дома.
Крепкие руки неожиданно поймали меня и встряхнули. Это был Павлуша. Я взглянула в его глаза, и прочитала в них такое глубокое чувство вины, что мне стало еще хуже.
– Паша, – всхлипнула я, – где мама?
Наш возница, крепко, будто ободряюще сжал мои плечи, и тяжело вздохнув, повел куда-то. Когда мы обошли пепелище моего дома, я поняла. Домик конюхов уцелел.
Я ускорила шаг, и почти бегом ворвалась в постройку.
На узкой койке, в углу, со смертельным спокойствием на лице, лежала мама. Ее черные волосы были тщательно заплетены в тугую косу, она была одета в черное, непримечательное платье, но единственное, по всей видимости, из уцелевших. Я коснулась маминой руки. Она была холодной.
В ту секунду такая усталость и отчаяние навалилось на меня!
Мои ноги подкосились. Я упала на колени, рядом со смертным ложе маменьки. Глаза больше не источали слез, сухой ком перехватил горло. И такое жуткое безразличие ко всему охватило меня, что стало невероятно хорошо…
– Когда это случилось? – чужим голосом спросила я.
– Еще когда вы уезжали, Наталье Сергеевне не здоровилось. Она жаловалась, что грудь будто сжимает. А потом, когда вашу карету задержали, а вас в тюрьму посадили, у нее приступ случился. Она во всем себя винила. Потом приехал князь Белов и сказал, что якобы вашего батюшку казнили вчера, а братца то в ссылку отправили. Как только князь уехал, Наталья Сергеевна легла отдохнуть здесь вот. Утром я ей завтрак принесла, а она уже холодная была. Вот так, барышня. Как она рыдала-то, когда солдаты усадьбу жгли! Я пыталась их прогнать, да ударил меня один так, что я уж и не помню ничего после…
Я слушала ее, и не понимала. Отца казнили? Колю в ссылку? Мама умерла,… и дома нет. Я одна…совсем одна.
Я положила голову на мамину грудь, как когда-то делала в детстве. Но не мерное дыхание, ни стук ее сердца не могли больше успокоить меня. Я осталась совсем одна в таком огромном мире…
Маша нежно погладила мои волосы. Я не плакала. Меня сковал холод.
– Если желаете, барышня, – вторгся в нашу скорбную тишину громкий бас Павлуши, – можно маменьку вашу прямо сейчас схоронить. Я могилку то выкопал…
Я взглянула на уставшего Павлушу, и поднялась на ноги.
– Да, так будет лучше… – отозвалась, стараясь преодолеть озноб.
Маша взглянула на меня, быстро отыскала Павлушин тулуп, и накинула его мне на плечи, поверх мундира капитана.
Мы втроем переложили маму в сколоченный Павлом гроб, и вынесли на улицу. Там, и правда уже была готова могила. Мое сердце, казалось, замерло, когда я увидела ее.
– Стойте, а священник? Мама не простит мне, если я предам ее земле без молитв…
Паша оглянулся на деревенскую церковь, что стояла всего в версте от дома, на окраине деревни. Мы с Машей проследили за его взглядом, и поразились. Из деревни шли люди. Кто на телегах, кто пешком. Среди них был и отец Онисий. Уважаемый батюшка, настоятель деревенской церкви. Хорошо, что деревня уцелела, и людей не тронули…
Жители деревни собрались почтить память моей матушки, и предать ее земле. Некоторые подбадривали меня, другие приносили еду и теплую одежду. Весть о моем возвращении достигла всех.
В тот мрачный день снега не было, выглянуло солнце. И нас окружала только грязь. И от этой теплой и солнечной погоды мне было только хуже.
Между тем, отец Онисий прочитал молитвы над телом моей мамы, и деревенские мужчины осторожно заколотили гроб, и опустили его в могилу. Я простояла до конца, не смотря
