воев и узнать, как там Буян.
– Лучшает. Да ты, боярин, ему челюсть свернул, есть не может, бабы ему трут мелко и в рот всовывают. Этак отощает.
– Наука ему, будет знать, об чем поганым языком молоть. Всё, к князю я пошел, ежели и теперь не отпустит, сбегу.
Демьян широким взмахом распахнул новые ворота. Теперь на месте Горшени по десную руку от него важно шагал Первуша, по левую, еще сильно смущаясь, – Осип. И опять на улицах было безлюдно, зато со стороны торга раздавались громкие крики и брань.
– Весь Ольгов там, чего опять делят? – подивился Вьюн.
– Очередного тысяцкого вешают, – недобро пошутил Первуша и тут же осекся, виновато скосив на боярина глаза.
– Чего они там делают, нас не касается. Лишь бы супротив меня не мутили. Мать с сестрой к дядькам в Курск завезем, боязно их здесь оставлять.
– Убьют тебя в Курске, забыл, что там Ахматовы братья засели, отмщения жаждут, – напомнил Первуша.
– Не тронут. Я нойона Айдара тесть, а он с Ногаем в родстве.
Князь страдал от похмелья. Кислый и злой он сидел на лавке, вцепившись в крынку с квасом. Жестом показал Демьяну сесть напротив.
– Я отпроситься, за Агафьей ехать, – сразу выложил Олексич. – Пусти.
– Погоди, Робша, еще, – Александр прислонил голову к холодному кувшину.
– Да, сколько ж ждать?! Ты же обещал!
– Ой, что ж ты так шумишь? – князь болезненно скривился. – Из Рыльска вестей нет, тишина, словно и не крали княжеской дочери. Затевает Олег чего-то. Неспокойно, а ты ехать.
– Олег в Орде опять, уехал еще после ссоры со Святославом. Отпусти, пока он не возвратился. Я быстро – туда и назад.
– Быстро туда не бывает.
– Княже, я на грех ради тебя пошел, Горшеня в поле лег, а он мне вместо отца был. Зачем обижаешь, нешто я заслужил?
– Ладно, поезжай, – махнул рукой Александр, но тут же добавил, – как в прошлый раз без дружины.
– Не поеду я без дружины. Нас малым отрядом прошлый раз чуть не перерезали, в поле без войска делать нечего.
– Не поедешь, так дома сиди, – усмехнулся князь.
– Я тебе не холоп! – взревел Демьян, чувствуя, что опять звереет.
– Думаешь не знаю, чего ты туда рвешься? Предать меня решил! – князь тоже перешел на крик. – Сговорились с воеводой Вороножским, что сестер выручишь да назад под руку рязанцев с дружиной воротишься. Уйти от меня решил?
– Да с чего ты взял? – опешил боярин.
– Сам во хмелю мне растрепал, что Федор тебе дочь отдавал, ежели ты у него останешься. Ты-то пьян был, не помнишь об чем языком молол.
– Я ж ему отказал, и про то ты ведаешь!
– Сначала может и отказал, а потом, как узнал про отца, обозлился да передумал.
– Не было такого, не мог я так поступить.
– Врешь! – князь с размаху ударил крынкой об пол, она разлетелась на мелкие черепки. – С чего он тебе дочь вдруг свою отдал, да еще и повенчались тайком? Уж я Федора узнал, без корысти он и пальцем не пошевелит.
И тут только Демьяну стало видно, как его небылица выглядит со стороны. «Не умеешь врать, так и не берись» – опять зазвенело в ушах. Боярин устало потер виски.
– Не благословлял он нас. Он вообще не знает, что я с его дочерью повенчался. Перед Миронегом я выставлялся, хотел нос ему утереть за пренебрежение. Прости, княже.
– Путаешься, Робша, – князь презрительно скривил губы.
– Чего тут путаться. Сама она ко мне в ночь перед отъездом пришла, сбежала из дому и пришла, – Демьяну не хотелось, но рассказать все же пришлось. – Я ей говорил: «Уходи. Жалеть станешь»… А она с меня сапоги снимать, и смотрит, так смотрит. Не устоял я, грех мы совершили. Да кто бы устоял? Любим мы друг дружку.
Демьян начал ходить по горнице, князь внимательно следил за ним.
– А еще не рассвело, я десятников прихватил, и мы к попу их пошли. Попросил я, повенчаться. Он молодой еще, пожалел нас, ну и обвенчал рано поутру. Десятники венцы держали. А потом я к тестю хотел идти в ноги падать, но тут попадья выскочила да давай нас молить, чтобы мы пока помалкивали. Мол, воевода, как узнает о своеволии попа, так погонит прочь на мороз, а она на сносях, и детки малые. Ну, мы и решили, что Агаша с попом, как снег сойдет, признаются. Теперь Федор, должно, все знает. Может побил ее. Душа болит, мне ехать надо! И с дружиной ехать, может тесть решит дочь вдовой сделать, а у меня и отбиться будет нечем. Не веришь, так я побожиться могу, да самой страшной клятвой готов тебе поклясться, что так оно и было.
– Да верю я тебе. Езжай. На крыльцо давай выйдем, дышать здесь нечем.
Князь распахнул дверь и обомлел. В соседнюю горницу сбежалась толпа: тиун, челядины, дружинники, девки-холопки, кухарка, и отчего-то даже конюх. И посреди всей этой толпы стояла встревоженная Ефросинья. Все они слышали шум и крики в княжьих покоях, но не решались войти.
– Ну-ка вон все! – гаркнул князь. – Княгинюшка, ты-то куда? – поймал он Ефросинью за руку.
– Все ли ладно? – заглянула она мужу в глаза.
– Праведник наш, – он толкнул Демьяна в бок, – уж про такое мне тут баял, что я от смеха вон крынку разбил. Потешил князя своего.
– А мы думали, вы повздорили.
– Нет, показалось вам, – он чмокнул жену в щеку. – Ну, ступай теперь, а то вон как орел на жену мою пялится. Ревную я.
Раскрасневшаяся Ефросинья, стрельнув в Демьяна глазами, выскользнула из комнаты.
– Ох, княже, что ты мелишь? – беззлобно упрекнул Олексич.
Они вышли на крыльцо. В лицо ударил яркий солнечный день. Князь оперся о перила.
– Знаешь, Демьян, мне сон недавно приснился. Будто стою я на коленях у ручья, вода такая чистая-чистая. А руки у меня по локоть в крови. Я их мою, мою, а они не отмываются. Вода как насмешница мимо бежит, смывать кровь не хочет. Как быть?
– Все, что не по совести не твори.
– Силен ты стал князя учить. Девок бесчестишь, а мне про совесть.
Было заметно, что проступок Демьяна приятен Алексашке. Вот, даже скромник Робша не устоял да в грех впал, что уж тогда про других говорить.
– Ладно, ступай. Благослови Бог. Обнимемся давай.
Друзья обнялись. Демьян счастливый побежал домой собираться в дальнюю дорогу.
Одуряюще пахли цветущие сады, перекидывая белоснежные ветки через заборы, они кружили голову сладкими надеждами – на теплое лето, на богатый урожай, на любовь и
