— Чем твой предок занимается?
— Ничем.
Они подходили к дому, и Джерри выразительно посмотрел на огромный особняк из розового кирпича.
— Черта с два, ничем. Многие мужчины согласятся отрезать себе левое яйцо, чтобы иметь такую хазу.
— Ты, я вижу, обожаешь быть грубым, — сказала она. — Отец выполнил работу всей жизни за один день. Он женился на дочери Койна.
Джерри резко обернулся и уставился на нее. В его глазах отразилось такое же удивление, как и у нее, когда она впервые увидела его картину.
— Твоя мать — Койн?
— Дочь Гроувера Т. Койна, — подтвердила Алфея.
— Господи, а разве этот старый хрен не в восьмидесятые годы отдал концы?
— В восемьдесят девятом… Мать родилась от его третьей жены.
Она вела Джерри по большим, пустым комнатам, показывая ему стенные росписи в столовой, портрет Гертруды в виде мадонны работы Даниловой в гостиной, этюды Леонардо да Винчи в кабинете. Наверху она продемонстрировала портрет своей двадцатилетней обольстительной бабушки, блистательно выполненный Сарджентом.
Когда они вошли в комнату Алфеи, Джерри потянулся к ней, схватил за плечи, прижал к стене и просунул свою ногу между ее ног. Он был с нее ростом, но коренастый, ширококостный, упругий и удивительно горячий. Вздыбленная плоть его прижималась к ее лобку, и Алфея почувствовала зуд и жжение в повлажневшем влагалище. Не ведомая ранее страсть охватила ее, и она обвила Джерри руками, их рты встретились, она раскрыла губы и ответила на его поцелуй. И вдруг вся ее только что обретенная уверенность куда-то испарилась, она почувствовала себя маленьким беспомощным зверьком, попавшим в западню, как это бывало во время ночных визитов к ней пьяного отца. Но сейчас дело обстояло гораздо хуже, потому что тогда в глубине души она продолжала ощущать себя чистой, поскольку все совершалось вопреки ее воле.
Алфея отпрянула в сторону, тяжело дыша.
Джерри смотрел на нее пристальным, изучающим взглядом, как утром смотрел на натурщицу.
— Что-то случилось?
— Мне не нравится, когда со мной по-хамски обращаются, — сказала она, зашпиливая узел волос на затылке и чувствуя, что к ней снова возвращается самообладание.
— Ты ведь хотела этого не меньше моего.
— Ну еще бы. Какая женщина откажет Джерри Хораку?
— Я подожду… Ты придешь и попросишь меня.
Алфея засмеялась.
— Скромненько, верно?
— Малышка, ведь целовал тебя не кто-нибудь, а я… Чешуя спадет. — Он говорил спокойно, без всякой злости. — Не беспокойся, я не собираюсь приставать к тебе. Ты сама назначишь время.
Она сделала еще один вздох, чтобы успокоиться, и села на подоконник.
— Что скрывается за твоей внешностью настоящего крутого мужчины? Расскажи о себе.
— Я не любитель распространяться о своем прошлом, как и выслушивать чужие исповеди.
— Слава Богу. Я имею в виду твою карьеру.
Перед войной Джерри выставлялся у Лонгмэна на Мэдисон-авеню — в самой престижной галерее в стране. Он был самым молодым художником, но его работы были куплены известнейшими коллекционерами, в том числе и тетушкой Эдной. Когда Джерри говорил о деньгах, на его лице появлялись бусинки пота — он не врал, равняя секс с богатством. Но это не было результатом его порочности, а скорее шло от донкихотства подлинного художника: как он уже сказал, у него были две потребности — в женщинах и в том, чтобы его работы продавались.
Алфея не ошиблась относительно его социального происхождения.
— Если ты думаешь, что я с какими-то особыми претензиями, то знай, что мой дед родом из Богемии, работал по контракту на сталелитейном заводе, а это гораздо хуже, чем быть рабом… Потом он был владельцем небольшого завода, пока его не поглотила «Стил компани». А отца убили… Должно быть, кто-то из его подхалимов отказался заплатить за ограждение вокруг отстойной ямы, которое спасло бы моего отца от падения. — Он прислонился к подоконнику, задумался. — А братья мои до сих пор работают в филиале компании.
— У нас есть крупный пакет акций «Стил компани». Они оба захихикали, это словно объединило их.
— А как насчет армии? — спросила Алфея.
— Демобилизовался, когда меня отпустили медики… Я прикреплен к военному госпиталю в Сан-Фернандо Вэлли… Каждый понедельник мотаюсь туда.
— А как попал в институт?
— Одного из докторов зовут Краут, и он рассказал Лиззауэру обо мне. Лиззауэр позволяет мне бесплатно пользоваться студией и моделью… Он вообще-то молодец. Но нервничает из-за всего… Можешь себе представить, он справлялся в городской ратуше, имею ли я право спать в комнате при гараже — его личной собственности! Господи, я не видел никогда, чтобы кто-то так трясся!
Никаких новых поползновений со стороны Джерри больше не последовало, а в семь часов он не принял ее приглашения на обед. Отклонил он также и предложение подвезти его до института. Алфея из окна гостиной наблюдала, как Джерри четким военным шагом удаляется по широкой, хорошо освещенной аллее «Бельведера».
Если исключить единственный обескураживающий момент, когда Алфея оказалась в его объятиях, она чувствовала себя с ним, как ни с кем другим, в том числе и с Рой Уэйс, легко и непринужденно. В его присутствии она полностью владела своим телом, умом и эмоциями. Это так здорово — ощущать власть над собой! Она заложила за голову тонкие Руки. Я добьюсь, чтобы он сходил с ума по мне, решила Алфея. А затем притворюсь холодной и стану наблюдать, как он будет стелиться передо мной.
Ею руководила вовсе не мстительность — ее увлекала к пьянила сама возможность подобной игры.
Алфея удивлялась, насколько быстро она и Джерри образовали пару.
Их отношения, вопреки ее ожиданиям, оказались откровенно эротичными, несмотря на сознательное уклонение от физической близости. Они походили на воинов, ведущих постоянную битву. Джерри был намерен дождаться ее сигнала — ее сдачи, как считала Алфея, и она изо все сил сдерживала себя, чтобы не дотронуться до темных волос на его руке. Не сдаться первой — вот важнейшая в ее жизни цель. В такой атмосфере сексуального возбуждения их отношения оставались, так сказать, платоническими.
В институте они работали бок о бок, вместе завтракали — она попросила флегматичного повара в «Бельведере» ежедневно снабжать ее лишними сандвичами. Когда заканчивалось второе занятие, они складывали мольберты и ящики для красок в фургон. Все длинные дни второй половины мая и начала июня, а также все выходные они переносили на холсты красоты тенистых уголков и освещенных солнцем лужаек «Бельведера». Джерри никогда не давал советов, но Алфея здорово прибавила в выразительности и мастерстве, работая рядом с ним. Она переняла его манеру писать размашисто, научилась уверенно наносить краски и так же, как он, самозабвенно и увлеченно отдаваться работе. Однако, закончив работу и взглянув на нее своим сверхкритическим оком, она нередко готова была расплакаться. Поставив свои этюды у стены купальни рядом с этюдами Джерри, она убеждалась, что ее работы выглядят откровенно любительскими. Его живопись радовала глаз, завладевала умом, проникала в душу — это были произведения мастера. Однако многое он тут же уничтожал, яростно соскабливая краски ножом.
