Она стала женщиной.
Джек и Элизабет мирно пили чай, когда до них донеслись крики и мольбы о помощи, а также громкий топот копыт ворвавшихся во двор лошадей. Молодые люди выбежали из дома.
Запряженных в коляску лошадей отчаянно сдерживал один из помощников лорда Стенхоупа. Граф сидел на заднем сиденье, закрытый брезентом от обжигающе яркого солнца. Его окровавленную голову придерживал другой помощник. Достаточно было одного взгляда, чтобы все стало понятно.
Эвери Гест, граф Стенхоуп, был мертв.
Элизабет прижала дрожащую руку к губам. Она неуверенно шагнула к коляске, однако Джек задержал ее.
– Оставайся здесь, а я пойду посмотрю, – распорядился он.
Элизабет не послушалась. Она сделала глубокий вдох и пошла к неподвижному телу отца. Словно во сне – да, конечно же, это был просто кошмарный сон! – она подошла к нему и прикоснулась к его лицу.
Его кожа была теплой. Однако это было тепло не живого тела, а жаркого солнца пустыни.
– Ах, папа…
– Мне так жаль… – запинаясь, проговорил человек, сидевший на заднем сиденье.
Элизабет посмотрела на того, кто держал в руках вожжи. В широко распахнутых глазах блестели слезы.
– Что… что произошло?
– Это был несчастный случай. Ужасающий, невероятный несчастный случай, миледи, – ответил молодой археолог. Он принялся рассказывать, но говорил путано, сбивчиво… Элизабет только позднее удалось до конца разобраться в том, что же все-таки случилось. – Высоко над долиной – скалистый карниз. Казалось, он ведет к входу в пещеру. Лорд Стенхоуп был уверен… Ваш отец заявил, что пойдет туда первым, в гробницу Мернептона Сети, а мы все возражали… мы предостерегали…
Молодой англичанин замолчал и вытер рукавом слезившиеся глаза.
Его рассказ продолжил другой помощник отца:
– Карниз обрушился под весом тела лорда Стенхоупа. Мы ничего сделать не могли. Он упал прямо вниз с высоты в сорок или пятьдесят футов.
– Он не страдал, миледи, – снова заговорил первый. – Он почти сразу же ударился головой о выступ скалы. И потерял сознание.
– Он не страдал. Он так и не узнал, что случилось, – произнесла Элизабет каким-то чужим голосом.
– Эти последние минуты граф был так счастлив! Он почти обезумел от радости. Он был совершенно уверен в том, что его мечта вот-вот осуществится.
Элизабет взяла безжизненную руку отца и поднесла ее к губам.
– Я искренне рада, что вы умерли счастливым, папа.
В следующую секунду сильная мужская рука обхватила ее за плечи.
– Позволь я распоряжусь, чтобы тело твоего отца внесли в дом, Элизабет. Надо позаботиться о многом, – сказал Джек.
– Да, конечно, – согласилась она, едва понимая, что он говорит ей.
Один из молодых археологов пробормотал:
– Надо сказать Али, что его… что лорд Стенхоуп погиб.
– Я скажу, – вызвался Джек.
Элизабет Гест встряхнулась – а может быть, задрожала, несмотря на удушающую жару, – гордо выпрямилась и заявила:
– Я сама скажу брату, что наш отец погиб.
С этими словами она повернулась и с достоинством королевы пошла к зданию из старинных камней, в котором жил ее единокровный брат, Али.
Элизабет до конца осознала случившееся только на склоне дня, когда начала готовиться ко сну. Она сидела одна, наполовину раздетая, и смотрела на луну.
Из-за жары пришлось похоронить лорда Стенхоупа в тот же день. Он уже лежал под песком и камнями на площадке, откуда открывался вид на Нил и на Долину царей – на те места, которые он так любил.
Элизабет гордо стояла рядом с Али, пока тот говорил об их отце, сначала по-английски, а потом по-арабски. Ей хотелось найти утешение в словах своего красивого брата-египтянина: «Человек счастлив, если может жить так, как ему хочется».
Так оно и было: папа всегда жил так, как ему хотелось.
Печальные размышления прервал стук в дверь ее дома.
Она отозвалась с непривычной вялостью:
– Да? Кто там?
– Амелия Уинтерз, – прозвучало в ответ.
Открыв синюю входную дверь, Элизабет с трудом заставила себя спросить:
– В чем дело, миссис Уинтерз?
Хорошенькая блондинка проговорила, запинаясь:
– Мне… мне так жаль… вашего отца, леди Элизабет.
Элизабет чувствовала усталость. Глубочайшую, давящую усталость. И ей было совершенно не до соболезнований ее равнодушной опекунши.
– Спасибо. Но, как вы видите, я уже ложусь.
– Я знаю, что сейчас уже поздно, милочка, но мне подумалось, что вам, наверное, будет трудно заснуть сегодня. Я… я принесла вам подогретого козьего молока. Если верить нашему повару, оно очень помогает.
Элизабет с удивлением увидела, что Амелия держит в руках серебряный поднос со стаканом и кувшинчиком. Сна совершенно не ожидала от этой женщины такой заботливости. На глазах ее выступили слезы – уже, наверное, в сотый раз за этот тяжелый день.
– Вы так добры!
– Вы совершенно измучены, миледи. Почему бы мне не помочь вам приготовиться ко сну и не уложить в постель, как сделала бы ваша добрая матушка, будь она сейчас здесь?
Элизабет не смогла бы припомнить, чтобы ее мать хоть когда-нибудь укладывала ее в постель, но вот няня действительно так делала в течение нескольких недель после смерти Анни.
Тем временем миссис Уинтерз проскользнула в дом и направилась прямо в спальню, где поставила серебряный поднос на столик у кровати.
– Ну вот, давайте переоденьтесь в ночную рубашку, а потом я налью вам стакан чудесного теплого молока. Вы перенесли ужасное потрясение, но когда отдохнете, почувствуете себя лучше.
– Не знаю, как мне вас благодарить, – пробормотала Элизабет.
– Меня совершенно не за что благодарить, – сказала Амелия Уинтерз, помогая Элизабет надеть рубашку. – Я ничего особенного не сделала.
Спустя несколько минут Элизабет, уже лежа в постели, приняла из рук миссис Уинтерз стакан подогретого молока.
– Почему вы так ко мне добры? – спросила она, совершенно не подумав о том, насколько обидным мог показаться ее вопрос.
Полногрудая красавица будто не слышала этого вопроса.
– Пейте молоко. Смотрите, чтобы не осталось ни капли.
Элизабет сделала несколько глотков и почувствовала, как по всему ее телу разлилось приятное тепло. Как странно! Ей сразу же захотелось спать.
– Повар был прав, – сонно пробормотала она.
Амелия Уинтерз наблюдала за ней, и глаза ее странно поблескивали в полумраке.
– Повар?
Речь девушки стала невнятной:
– Он ведь сказал, что молоко поможет мне уснуть.
Миссис Уинтерз рассмеялась, и смех ее оказался не слишком благозвучным и добрым:
– Ах ты, дурочка!
Элизабет вдруг поняла: происходит что-то не то. Совсем не то.
