— Но почему? — продолжала она настаивать с дерзостью девятнадцатилетней.
— Моя дорогая Эллен, она сказала мне, что я недостаточно люблю ее. Что если мне придется выбирать между моими лошадьми и ею, то я выберу лошадей. А так как она абсолютно права, мне нечего было возразить. Я безнадежен, Эллен. Мне остается ждать, когда ты подрастешь и выйдешь за меня замуж.
Она засмеялась, подавив в себе легкую боль.
— Я и сейчас, в моем возрасте, могу выйти замуж, Тони. Но, уж конечно, не за тебя.
— Почему? — лениво спросил он.
— Потому что, — ответила она, — если мне придется выбирать между тобой и моими лошадьми, я выберу лошадей!
Он покатился со смеху. А она ведь не врала. Ей действительно никогда не стать женой Тони — просто потому, что он никогда не попросит ее об этом. Осуществленные мечты не подают на серебряном блюдечке.
Эллен приехала в Мидоулэндс, все еще чувствуя какое-то беспокойство. Но ожидание встречи с Тони вытеснило тревогу. Она не видела его с Рождества, и ей его страшно недоставало. Недоставало всегда. Но она решила, что не останется надолго, а то еще привыкнет быть рядом с ним постоянно, как мужчины постепенно привыкают к рому или картам. Эллен позволяла себе общаться с ним лишь маленькими дозами. Чтобы поддерживать в себе силу духа.
А сегодня эта сила ей очень нужна. Сколько бы она ни внушала себе, что в Эйнслей-Холле все будет в порядке и Жаклин сумеет постоять за себя, она все-таки не могла отогнать от себя чувство беспокойства. Ей казалось, что должно случиться что-то ужасное и ее мирной жизни придет конец.
— Ну и дела! — прокудахтала миссис Рафферти, тяжело опускаясь на кухонную табуретку.
В другое время Жаклин с любопытством понаблюдала бы, выдержит ли шаткая табуретка подобное оскорбление. Но только не сегодня.
— В самом деле, — откликнулся старый дворецкий Уилкинс. — Такого в доме джентльмена я еще не видел.
Жаклин заставила себя встряхнуться.
— В доме леди, — поправила она только потому, что от нее этого ждали. — Это дом леди Эллен.
В кухне остались лишь двое старших слуг, остальных отправили заниматься их делами, и у Жаклин было странное чувство, что они трое — конспираторы. На самом деле это было не так. Она знала, что должна действовать в одиночку. Как всегда.
— Ужасно! — сказала миссис Рафферти негодующе. — Этот человек… Приехать в гости и умереть в чужой постели… просто неприлично!
Жаклин резко выпрямилась, ей снова стало холодно.
— Он мертв?
— Нет. Доктор Брэнфорд говорит, что он выкарабкается. Не знаю уж, к добру ли. Мистер Блэкторн всегда был несчастьем для своей семьи. Даже дальние родственники, такие, как леди Эллен, страдают от него.
— Всем когда-то приходится покидать эту землю, — сурово изрек Уилкинс. — Но я бы предпочел, чтобы Николас Блэкторн сделал это где-нибудь подальше от дома леди Эллен. Только подумайте, что скажут соседи!
— К тому же в комнате такой беспорядок, — вздохнула миссис Рафферти. — Все его вещи разбросаны. Доктор сказал, что это гастрит. Не лучший способ умереть.
— Пожалуй, — согласилась Жаклин. — Но опасность уже миновала?
— Доктор так считает, — мрачно сказал Уилкинс. — Однако он предупредил, что это может повториться.
Перед Жаклин встало лицо Николаса Блэкторна. Темные, мрачные глаза, чувственный рот, беспутная красота. На какой-то сумасшедший миг ей показалось, что ее снова, как когда-то, потянуло к нему.
— Наверное, — сказала она спокойно.
— Никакой это, к черту, не гастрит! — заявил Тавернер.
Николас с трудом поднял голову. Сил у него было не больше, чем у новорожденного щенка. Видит бог, он ничего не сделал, чтобы вызвать такую адскую боль в своих кишках. Да он бы лучше схватил пистолет и отбыл бы в вечность вслед за Джейсоном Харгроувом.
Послушать этого дурака доктора, он почти преуспел в этом. Вот уже два дня, как он болен, два дня его тело рвет на части. Лучше умереть, чем испытывать такие муки! А ведь он, казалось, прошел через все: пулевые раны и ножевые. Сколько раз его били — нельзя сказать, что несправедливо, — но он всегда умел презирать боль! Однако боль, которую он испытывает вот уже сорок восемь часов, не сравнима ни с чем, и этот проклятый доктор предупредил, что все может повториться.
До него наконец дошли слова Тавернера.
— Что ты сказал, Тавви?
— Я сказал, что это никакой не гастрит. Я знаю, что такое гастрит. Мой дядя Джордж умер от него. Он действует не так сразу, и ему не по зубам такой молодой и здоровый человек, как вы.
Николас умудрился сесть на кровати, проклиная дрожь и слабость во всем теле.
— О чем это ты?
— Яд, Блэкторн. Я уверен, что вас отравили.
— Не говори ерунды! Кто меня мог отравить? Если Харгроув умрет, то Мелисса, скорее всего, будет мне только благодарна. Его никто не любит, и родителей у него нет.
— Прощу прощения, сэр, но ведь он не единственный ваш враг. Вашу жизнь праведной не назовешь.
Николас выдавил из себя подобие улыбки.
— В жизни не слышал более правдивых слов, Тавви. О моей смерти будут скорбеть немногие. Но ведь тут весь вопрос в возможностях. Не думаю, чтобы Эллен подсыпала мне перед отъездом яд в виски.
— Больше бренди вы пить не будете, — решительно заявил Тавви.
— Не дури, парень!
— Все! Теперь я буду сам подавать вам еду. Никогда не доверял этим французам.
— Ну ты совсем свихнулся! Еще скажи, что этот древний Уилкинс мстит мне за то, что я лишил невинности его дочь.
— А это правда? — моментально насторожился Тавернер.
— Понятия не имею, есть ли у него вообще дочь. Но если есть, и хорошенькая, — то, может, и да.
— Ну, это все «если». Бьюсь об заклад: это француженка!
Блэкторн задумался.
— Я ей, кажется, действительно не понравился. Но вряд ли это может стать мотивом для убийства.
— Не знаю, как там насчет мотива, — заявил Тавернер, — но возможностей у нее больше всех. Это ведь она готовила вам еду? И дело не в том, что вы ей не понравились. Я видел, как она на вас смотрит. Она вас ненавидит. Здорово ненавидит за что-то.
— Ерунда, — сказал Николас и, откинувшись на подушки, закрыл глаза.
— Может быть. Но я все равно буду за ней следить. Больше она не притронется к вашей еде. Никто, кроме меня, не притронется!
— А ты не хочешь отправить меня на тот свет, Тавви? — пробормотал Николас, совершенно обессиленный.
— Ну вот еще, — фыркнул слуга. — Если бы я хотел вас убить, то вонзил бы вам в сердце нож. Яд — это женские штучки.
— Возможно, — устало сказал Николас. — Но я прошу тебя хоть раз в жизни действовать осторожно. Если это был яд и его действительно подложила Мамзель, мы должны поймать ее с поличным.
