Я вглядываюсь в Хису. На ее круглом лице не видно морщин, по которым можно было бы догадаться о возрасте. А у моей девочки ввалившиеся щеки и тонкая, как бумага, кожа. Ей необходимо кушать.
С неохотой я выпускаю ее из объятий.
— Только пусть она ест здесь. Только здесь, хорошо? — я хочу ее постоянно видеть.
Хиса кланяется с тихой улыбкой.
— Конечно, — сестра Сакура берет мою дочку и передает ее Хисе. И тут же я остро ощущаю, как опустели мои руки.
— Наоко...
Я не отрываю взгляда от Хисы, и все мышцы в моем теле напряжены и готовы броситься вперед, чтобы забрать у нее ребенка. Девочка голодна, но никак не может взять грудь. У меня разрывается сердце от того, что я не могу накормить ее сама и что ей никак не справиться.
— Наоко, Сора говорит, что вас держали в родильном доме Матушки Сато? — тем временем говорит сестра Сакура.
При упоминании об этом месте и этой женщине у меня встают дыбом волоски на руках. Я отвожу взгляд от Хисы и киваю. Сестры Сакура и Момо обмениваются странными взглядами. Сестра Сакура поправляет очки на носу.
— И вы точно не могли уйти оттуда по собственной воле? Вы в этом уверены?
На этот раз мы с Сорой обмениваемся недоумевающими взглядами. Что-то было странное в тоне этого вопроса.
— Да, а почему вы спрашиваете? Матушка с вами связалась? Она здесь? — мое сердце забилось в бешеном ритме.
— Сестра Момо принесет тебе обед, а потом поможет тебе омыться настоем имбиря, чтобы ускорить восстановление, — она улыбается и кивает мне, приподняв брови.
Почему она мне не ответила?
— Сестра? Почему вы спросили о Матушке?
Ее взгляд скользит в сторону сестры Момо, потом возвращается ко мне, и губы сжимаются в тонкую линию.
— Брат Юдай, наш настоятель, желает встретиться с вами, когда вы будете готовы. Вот с ним и поговорите о Матушке.
Она снова кивает, словно закрывая эту тему, и бросает взгляд на кормилицу, Хису, и мою девочку, которая так еще и не поела. Она хмурится, из-за чего ее очки снова съезжают по носу.
У меня все сжимается внутри.
— Она не ест.
— Она родилась раньше срока и очень слаба, — вздыхает сестра Момо. — Но мы не сдаемся. Вот только приготовим и тебе поесть тоже, хорошо? — и с еще одним кивком в мою сторону она выскальзывает из комнаты. Следом за ней выходит сестра Сакура.
Я ловлю взгляд Соры; мы обе взволнованы нашими судьбами и судьбой моей девочки. Почему настоятель желает говорить с нами о Матушке Сато? Что, если они с ней связались?
Когда Хиса уйдет, нам надо будет многое обсудить. Как и моя маленькая птичка, я тоже бодрствую.
ГЛАВА 35
Япония, 1958
Несколько дней после появления моей птички я принимала участие только в омовениях настоем сушеного имбиря. Даже сейчас, после ванны, его запах чувствуется на моей коже и жжет мне нос, как аромат керосина от маленького обогревателя, который нам принесла сестра Сакура. Ну он хотя бы согревает нашу комнату и делает ее уютной.
Хиса, кормилица, укачивает мою девочку и напевает ей колыбельную, пока я пытаюсь распутать свои влажные волосы и разобраться в мыслях.
Стоит январь.
Хаджиме ушел в плавание в сентябре. Вскоре после этого закончился его срок службы, поэтому он должен был вернуться в Америку, чтобы там уволиться. Вернулся ли он в наш маленький домик в деревне и обнаружил мое отсутствие? Ездил ли он в Дзуси, чтобы поискать меня там? Только бы бабушка и отец не обманули его!
Я решила отправить Сору за новостями и чтобы оставить у моей соседки Маико весточку обо мне.
Моя малышка похудела, хотя и так была слишком худой, и теперь ей приходится бороться за каждый вдох. Но она все еще жива, поэтому мы продолжаем попытки ее накормить. Сестра Момо приносит мне горячие супы и мочи, рисовые пирожные, в надежде откормить и меня тоже. У меня болит голова и ломит все тело, оттого что я больше не пью ядовитый чай Матушки Сато. Может быть, и моя девочка страдает от того же самого? Я снова смотрю на нее, лежащую на руках Хисы: она была спеленута, ее укачивали, заботились о ней и любили ее, но избавляло ли ее это от страданий?
— Что это за песня, Хиса?
— Ой, это просто старинная колыбельная. По-моему, ей она нравится. Тебе нравится, да? — она приподнимает девочку повыше и улыбается ей, строя умильные рожицы. — Да, конечно, нравится.
— Мне тоже нравится, — смеюсь я.
Обычно после родов дочь остается в родительском доме почти четыре недели. Окаасан была бы счастлива петь птичке колыбельные. Даже бабушка приняла бы в этом участие, если бы все сложилось иначе.
Да если бы сама бабушка повела себя иначе, это тоже было бы возможно.
Я не жду, что мне позволят оставаться здесь четыре недели, но куда мне податься? И как я буду кормить свою девочку? Как мне расплатиться с Хисой? Мое уставшее сердце снова сжимается, и я тоскливо вздыхаю, затем стараюсь сосредоточиться. Хиса держит девочку так, что наружу торчат только ее иссиня-черные волосы. Я кладу щетку на колени и улыбаюсь.
— У нее на голове хохолок, как у клубнички.
Хиса пытается пригладить вихор двумя пальцами, но он тут же возвращается в прежнее положение.
— Ты уже придумала имя для этой ягодки? — со смехом спрашивает она.
Обычно на церемонию меймей, выбора имени, собирается вся семья. У моей девочки этой церемонии не будет, но имя у нее будет обязательно.
— Я думала назвать ее в честь окаасан, — говорю я, свивая волосы в жгут. — Но тогда у нее будет традиционное японское имя, а... — я смотрю на Хису и произношу очевидное: — А она не совсем традиционный японский ребенок. Значит, вместо имени, которое будет пытаться смешать ее с остальными, стоит выбрать такое, чтобы выделялось. Но какое именно, я не решила.
Хиса просто кивает. А что она может сказать? Со своей светлой кожей и округлыми глазами моя птичка и так отличается от других детей.
— Здравствуйте, Наоко, Хиса, — сестра Сакура, войдя, направляется прямо к ребенку. Ее платье цвета горчицы еще топорщится, словно только что надето после стирки и еще не успело обмяться от ее движений. По кромке подола цвет немного бледнее от износа, но в остальном он был ярким и жизнерадостным, как улыбка на ее лице. — Здравствуй и ты, яичко с глазами.
Я сдерживаю смех. Хаджиме считал, что выражение «яйцо с глазами» — странный синоним понятию «красивый». Я объясняла ему, что иметь лицо в форме идеального овала и с большими глазами считается большой удачей. А у нашей девочки для такого крохотного личика глаза были просто огромными.
Сестра и Хиса тихо переговариваются, и улыбка первой увядает. Она принесла шприц, чтобы набрать в него сцеженное молоко. Они боятся, что она теряет жидкость и плохо прибавляет в весе, ее плач становится тише. Беспокойство выжигает сердце до пустоты и лишает сил.
А птичке нужны мои силы.
Набрав в шприц молока, они берут мою девочку. Я выпрямляюсь и сажусь рядом с ней.
— Подержи ее прямо, она не должна поперхнуться.
Сестра Сакура касается кончиком шприца маленького языка и выдавливает несколько капель.
— Давать надо понемножку, чтобы она успевала справиться с этим количеством.
Я глажу ее головку, шепча ей ласковые слова.
— Вот молодец, — я улыбаюсь, когда ее губки смыкаются и она чмокает. — У тебя получается.
— Получается! — смеется Хиса. — Вы только посмотрите!
Сестра Сакура поправляет очки.
— И ты сможешь кормить ее сама, Наоко. Вот, попробуй, — и она протягивает мне шприц. — Только будь осторожна, давай по одной-две капли. И только после того, как она их проглотит, давай следующую порцию.
— Так она всегда сможет покушать, — сияю я от радости.
— Да, и так у нас будет надежда, — сестра Сакура касается моей руки. — Ты готова встретиться с настоятелем?
У меня тут же пропадает улыбка и обрывается сердце.
— Почему у тебя такое лицо? — ее брови сходятся на переносице, и от этого очки опять съезжают вниз. — Он всего лишь хочет поговорить с тобой и Сорой. Тебе не о чем беспокоиться, дитя.
