Зато колеса крутились.
Оставляющие город конфедераты жгли припасы, и в воздухе стоял запах горелых окороков, тех самых, что фуражиры конфисковали у бедных фермеров, которые надеялись накормить ими свои семьи. Грохот взрывов не утихал — возможно, рвались те самые снаряды, что Ретт провозил через блокаду. Обмундирование, подковы, виски, бекон, сапоги, одеяла, тонны муки — все горело. Огни пожарищ превратили ночь в день.
Присси беспокойно мерила шагами дорожку перед въездом в дом Питтипэт, когда Ретт завернул на их улицу. Завидев его, она кинулась в дом с криком:
— Кэп Батлер приехал. Мисс Скарлетт, кэп Батлер здесь!
Как раз когда Ретт подъехал к воротам, за спиной раздался оглушительный взрыв. Заслонив глаза рукой, Скарлетт вышла на дорожку. Взрывная волна взметнула черные волосы молодой женщины и облепила платьем все изгибы тела.
С неба сыпались какие-то обломки, вверх поднимались языки пламени, а Ретт Батлер, приподняв шляпу, приветствовал Скарлетт О'Хара:
— Добрый вечер. Неплохая сегодня погода. Слышал, вы собираетесь отправиться на прогулку.
— Ретт Батлер, если вы будете тут шутить, я с вами больше никогда не заговорю.
Несмотря на пожары, взрывы и вторжение янки, Ретт был счастлив, словно мальчишка. Как же сверкали ее зеленые глаза!
Раскрывая положение, он не утаил ничего: если они двинутся на юг, лошадь и фургон конфискуют конфедераты, а все прочие дороги в руках федералов.
— И куда же, по-вашему, вы поедете?
— Я поеду домой, — сказала она.
— Домой? То есть в Тару?
— Да, да! В Тару! О, Ретт, мы должны спешить!
Это было невозможно — между ними и дорогой на Джонсборо лежал пылающий город.
Не в силах больше сдерживаться, Скарлетт замолотила кулачками по груди Ретта, рыдая:
— Я доберусь домой! Все равно! Даже если придется идти пешком!
Верно, Ретт знал, что так и будет. Она добьется своего. Ее ничто не остановит.
Он нежно коснулся ее волос и тихо сказал:
— Успокойтесь, дорогая. Не плачьте. Вы поедете домой, моя храбрая девочка. Обязательно.
Присси принялась устилать фургон стегаными одеялами, а Скарлетт с Реттом поднялись наверх, к Мелли. В ноздри ударил запах камфары и растираний, от которого у Ретта даже заслезились глаза. У молодой матери в лице не было ни кровинки. Возле нее спал младенец, причмокивая ротиком.
— Я очень осторожно, миссис Уилкс. Попробуйте обнять меня за шею.
— Малютка Бо! — прошептала Мелани.
— Его принесет Присси, не волнуйтесь.
Ретт подхватил Мелани на руки — она не весила и восьмидесяти фунтов.
— Прошу вас… вещи Чарльза. Нельзя их тут оставлять. Слабым жестом Мелани показала на шпагу Чарльза и его дагерротип.
Губы Ретта тронула улыбка.
— Миссис Гамильтон не позволит мне позабыть вещи Чарльза.
Скарлетт уложила их в фургон. Ретт осторожно опустил Мелани на одеяла возле ребенка.
— Спасибо, что помогли нам, капитан Батлер.
Голос Мелани был едва слышен, не громче шелеста бумаги.
Хотя каждая жилка тела трепетала от возбуждения, в глубине души Ретт был совершенно спокоен. Вот для чего он остался в Атланте. Именно этого ему всегда и хотелось. Он ей нужен. Только он.
Когда маленький Уэйд замешкался, Ретт сказал:
— Забирайся в фургон, сынок. Разве тебе не хочется приключений?
— Нет! — ответил мальчик и икнул.
Со смехом Ретт подхватил его наверх. Присси вскарабкалась в фургон сзади, а Скарлетт Батлер помог забраться на сиденье рядом с собой.
— Уэйд, малыш, — пробормотала Мелани испуганному племяннику, — пожалуйста, подложи мне под спину вон ту подушку.
Наклонившись вперед, чтобы мальчик смог подсунуть подушку, Мелани Гамильтон Уилкс закусила губу от боли. Только бы не потерять сознание. Не время падать в обморок!
Мальчик горячо зашептал на ухо:
— Тетя Мелли, я боюсь.
— Малыш, кругом много всего страшного, — зашептала в ответ Мелани, — Но ты ведь храбрый солдатик. Правда?
— Наверное, тетя Мелли.
Фургон со скрипом тронулся с места, и тут Скарлетт воскликнула:
— Я забыла запереть дверь!
Громогласный хохот Ретта мгновенно излечил Уэйда от икоты.
Старая кляча тянула фургон в самый центр пылающего города.
Запершись в домах, выглядевших покинутыми, немногие обитатели спешно прятали фамильное серебро и дедовские пистолеты, оставшиеся с Мексиканской войны. А в центре города ночь оглашали крики, лошадиный топот, скрип колес — армия отступала.
Ретт повернул на боковую улочку. От страшного взрыва занялось дыхание, Уэйд снова заикал.
— Скорее всего, рвануло оружейные склады Худа, — сказал Ретт и, протянув руку назад, ободряюще сжал колено мальчика. Он надеялся, что удастся обогнуть пожар, но в ту ночь все дороги вели в пекло. Стегнув лошадь, Ретт пустил старушку рысцой и сжал рукоять револьвера. Его женщина сидела рядом, доверчиво прижавшись к нему, и да смилуются небеса над глупцом, которому вздумалось бы их остановить!
Склады по обеим сторонам Мариетта-стрит горели. Мародеры, успевшие там что-то урвать, спешили прочь со своей добычей. Вокруг разбитого бочонка виски бродили, пошатываясь, пьяные.
Вдруг Ретт свернул с мостовой и остановился под лестницей ближайшего дома, почти скрывшей их.
— Надо спешить, — сказала Скарлетт. — Зачем вы остановились?
Солдаты.
Вероятно, прежде их в полку насчитывалось не меньше тысячи, но к этому дню и сотни не осталось. Некогда, в прежней жизни, жены и любимые сшили им аккуратную форму, шили полковой флаг, и их подразделение носило гордое имя — Зуавы или Легион. Вступили они в него вместе с двоюродными братьями и соседями по городку, а в полковники избрали владельца самой крупной плантации. Ведь не станут же они слушаться приказов всякой шушеры.
Друзья погибли, сражаясь с ними бок о бок, и кузены тоже. И соседи, и полковник — о, тот уже давно погиб, — да и следующий, что пришел ему на замену — как, бишь, его?
Сколько же у них было полковников?
Они шли понуро, словно какая-то пружина внутри лопнулa: позади осталось столько миль, что все они слились, ничем не отличаясь друг от друга, и столько сражений, что и не разобрать. В руках солдаты сжимали верные ружья. Сшитая любимыми форма давно износилась. Теперь их плечи укрывали домотканые рубахи да отвоеванные у федералов куртки — у кого короткие, у кого длинные, а несколько человек вообще шли с голым торсом, на котором играли отблески пламени.
Они едва передвигали ноги, но так и будут идти, пока не рухнут без сил. Для некоторых это станет избавлением.
