С тех пор многое изменилось. Одна из африканок, получив свободу, перебралась в Лондон, но остальные продолжали собираться почти каждый вечер. Беседуя и занимаясь рукоделием, они с удовольствием проводили пару часов вместе. Здесь всегда были рады видеть Вайолет, когда бы она ни пришла.
Вот и сегодня Вай была рада оказаться среди подруг. Здесь она чувствовала себя в безопасности. Она так долго изводила себя мыслями о своей беременности, что ей страстно хотелось отвлечься хотя бы на час или два. Вайолет никому не могла доверить свою тайну, даже Неду. Уж она-то представляла себе, как он отнесется к подобной новости.
— …у нее никогда не было мужа, но она оставила ребенка, когда ее продали этому доктору Домби.
Вайолет прислушалась к разговору, который вели между собой женщины.
— Я никогда об этом не слышала, — с удивлением сказала Амина, опуская на колени свое рукоделие.
— Ты тогда еще не родилась, детка, — ответила самая старшая из женщин, которую Уэнтуорт привез сюда, заметив в ней настоящий дар пивовара. — Я слышала, как люди говорили, что Охинуа — принцесса племени ашанти. Будто бы ее похитили с родной земли, что лежит к западу от священной реки в Африке. Ребенком она была настоящей красавицей, и ее сделали домашней прислугой. Она никогда не гнула спину на полях, как я, пока не стала работать на кухне. Ее никогда не били, как всех нас, но вот когда она подросла, тут-то все беды и начались.
— Беды? — тихо спросила Вайолет.
— Ну да, когда появились первые признаки, что Охинуа стала женщиной. Не знаю, сколько ей тогда было. Двенадцать или тринадцать. Но хозяин сразу же это заметил. Помню, как у нее начал расти живот, когда она забеременела в первый раз. — Старая негритянка печально покачала головой. — Но ребенок умер во время родов. Жена хозяина не позволила нам войти к Охинуа в ту ночь, когда начались роды. Хозяйка была бы довольна, если бы несчастная тоже умерла. Я и сейчас слышу, как бедняжка кричит от боли и страха.
— Ты сказала, что она оставила ребенка, — заметила Амина.
— Да, я так и сказала. Все это было задолго до того, как Охинуа научилась прерывать беременность, пока она еще не заметна. Так вот, по-моему, это случилось через год, а может, через два. У Охинуа снова начал расти живот. На этот раз родился мальчик.
— Ей удалось оставить его себе?
— У нее не было ни единого шанса. К тому времени хозяину она надоела, но он оставил ребенка в доме, а Охинуа отдал своему помощнику и другим мужчинам. Однако эта женщина оказалась им не по зубам. Она сбежала. Вскоре ее вернули и заклеймили, но она сбежала снова. Ее опять вернули и на этот раз нещадно высекли. Но Охинуа не сдавалась и пробовала бежать снова и снова.
— Чудо, что ей удалось все это вынести, — горестно вздохнула Амина.
Именно так все мы и думали. Но знаете, что самое удивительное? С каждым разом, когда ее ловили и возвращали обратно, Охинуа становилась все сильнее. С каждой новой поркой она становилась ближе к нам, рабам. Она была совсем юной, но ее имя уже было у всех на устах. И мы перестали думать о ней как о девчонке хозяина.
— Странно, что Домби ее купил.
Старая женщина воткнула иголку в шитье у себя на коленях.
— Из Порт-Ройала специально привезли доктора, чтобы он осмотрел жену хозяина. Ее трясло от лихорадки. Тогда-то Домби и наткнулся на Охинуа. Ей тоже нездоровилось, потому что ее жестоко избили и она еще не успела прийти в себя.
— Я помню Домби только в преклонном возрасте, — сказала Амина, — он казался неплохим человеком.
— Не знаю, — ответила старуха. — Может, у него и сохранились остатки совести, но как бы там ни было, Домби удалось купить Охинуа.
— Но это было только начало, настоящая известность пришла к Охинуа позже, — заговорила другая женщина, раньше хранившая молчание. — После смерти хозяйки лишь немногих из нас продали на другие плантации. Тогда-то мы и оказались на кухне в Мелбери-Холле, но видели Охинуа лишь от случая к случаю. Домби всюду таскал ее с собой, куда бы ни ехал. Так что мы встречались с ней только тогда, когда на плантацию вызывали доктора.
— Где только она не побывала, — добавила старуха. — А с ее острым умом она сумела научиться у старого Домби всему, что он знал. Но она училась не только у Домби. Когда им приходилось путешествовать на борту судна какого-нибудь работорговца, совершавшего свой рейд в Африку или обратно, Охинуа проводила все свое время в трюме вместе с африканцами. Поскольку Домби старался как можно меньше иметь дело с рабами, ими занималась Охинуа. Она выхаживала больных, утешала тех, чьи сердца разрывались от горя, стараясь узнать как можно больше о великой земле, с которой всех нас похитили.
— Да. Уж она-то знала, как помочь нам в наших бедах, — заметила вторая женщина, снова принимаясь за шитье.
— А что случилось с ее сыном? — спросила Амина.
Старшая из женщин пожала плечами.
— Не знаю. Вряд ли она когда-нибудь пыталась вернуться и разыскать его. Возможно, из мальчика сделали лакея или грума или что-то в этом роде. Кто знает?
— А что это была за плантация? — поинтересовалась Амина. — Кто был первым хозяином Охинуа?
— Это была плантация Хайда, детка. Именно там все и началось.
Должно быть, она сошла с ума, если могла подумать, что из этого соглашения выйдет что-то путное.
Миллисент отложила книгу и вытерла глаза. Она как можно дольше оттягивала ту минуту, когда ей придется подняться наверх в их с Лайоном спальню. Графиня и сэр Ричард, утомленные долгой дорогой, ушли к себе вскоре после обеда, а слуги (в последнее время это вошло у них в привычку) подняли графа наверх и стали готовить ко сну.
Миллисент вышла из библиотеки и принялась бродить по дому. Подойдя к винтовой лестнице, она медленно начала подниматься по широким мраморным ступеням. Если бы это был любой другой день, если бы она не была так напугана происшедшей в Лайоне переменой, она бы легко и радостно взбежала наверх. Но сегодня, впервые со дня ее замужества, Миллисент чувствовала себя как рыба, вынутая из воды. Она больше не нужна Лайону. Он слишком стремительно идет вперед, а у нее вряд ли хватит сил, чтобы последовать за ним.
Причиной сомнений Миллисент была не только внешность мужа. Скорее ее пугала его уверенность в себе и неожиданная властность.
Миллисент чувствовала, как растет в Лайоне мужская сила, а сегодня вечером в нем была особенно заметна неукротимая воля к жизни. Он был похож на дикое животное, стремящееся выжить любой ценой. И эта перемена испугала Миллисент.
Должно быть, в Лайоне дремал другой, неизвестный ей человек. И появление графини и ее поверенного заставило его пробудиться. Глядя за обедом на своего мужа, оживленно обсуждавшего с сэром Ричардом растущие беспорядки в североамериканских колониях, Миллисент видела перед собой джентльмена, наделенного недюжинным умом и обаянием, принадлежащего к избранному кругу. Это был утонченный аристократ, человек из другого мира, где нет места таким, как Миллисент. Лайон Пеннингтон, четвертый граф Эйтон, был мужчиной, о котором она не осмеливалась даже мечтать.
