глядя на открытый ларь, разложенные по полу пожитки покойной матери и сидящего среди них молодого господина.
– Чего тебе нужно в моем приданом?
– Себе присматриваю что-нибудь понаряднее, – невольно подражая Мистине, ответил Торлейв. – Ступай по своим делам.
– Что ты ищешь? – Влатта подошла и наклонилась. – Соскучился по Дигенису? По разговорам мертвых [83]?
– Ступай по своим делам, я сказал! – Торлейв сердито глянул на нее. Он и так тревожился, а тут еще настырная девка лезет под руку. – Бегом!
В такие мгновения он вспоминал, что Влатта, хоть и считается, благодаря родству с Орлецом, кем-то вроде его сводной сестры, на самом деле ему не родня и всего лишь дочь служанки, бывшей пленницы. А поскольку ее отец, Бёрге Темнота, не был хозяином Акилины и завел, попущением хозяйки, дочь от чужой рабыни, то Фастрид лишь по доброте позволила Бёрге незадолго до смерти Влатту выкупить.
Влатта обиженно взглянула на Фастрид – та спокойно шила на лавке под оконцем, – и удалилась.
– Ты бы, Тови, присмотрел за ней кстати, – подала голос Фастрид, когда за Влаттой закрылась дверь. – А то принесет нам в подоле. И ладно бы от своих от кого.
– Ты о чем? – Торлейв поднял глаза на мать.
Что Влатта строгим нравом не отличается, он давно знал: она была из тех девчонок, что с тринадцати лет ощущают себя женщинами и тем притягивают мужчин, даже не будучи особенно красивыми.
– Вчера Касай в Ратные дома собирался – совсем, кстати сказать, от работы отбился, а говорит, ты разрешил! Она ему говорит, я слышала: мол, поклон передай, скажи, что-то совсем забыли нас, не жалуют… Я Касаю запретила немцев приваживать. Коли они тебе нужны, сам и поезжай к ним. А то девка последний ум потеряет. Воеводские дочки ее привечают, им с нею весело, но она им неровня. Человек нарочитый ее в жены не возьмет, нечего ей с такими людьми и тереться. Не девчонка уже. А мне позору на дом не нужно. Сам знаешь, я вдова, а про вдову скажут, какова служанка, такова и хозяйка, по горшку и покрышка.
– Так найди ей дело, чтобы попусту не болталась. – Торлейв нахмурился, не имея охоты еще следить за целомудрием Влатты. – Вон, у Орлеца локоть опять разодрался. Ты – госпожа, она в твоей воле. Давно бы надо было ее замуж отдать.
– Ты в доме хозяин. – Фастрид строго взглянула на сына, подняв глаза от шитья. – Сам не женишься, и челядь распустил.
Торлейв только вздохнул в досаде: сейчас у него была забота поважнее даже собственных любовных дел, не говоря уж о Влатте. Бить ее, что ли, чтобы глазами не играла?
Ни «Дигенис», ни листы молитвослова пострадавшими не выглядели. Вот одинокая тетрадь стихотворца Феогнида из Мегары, в отрочестве Торлейв его любил за обилие простых и мудрых мыслей.
…Не завязывай дружбы
С злыми людьми, но всегда ближе к хорошим держись…
От благородных и сам благородные вещи узнаешь,
С злыми погубишь и тот разум, что есть у тебя [84]…
Взгляд зацепился за недавно слышанное имя. «Зевсова дочь, Артемида-охотница»… Артемида? Орлец что-то говорил про «беса Артемиду».
…ты, что Атридом
Жертвой была почтена в час, как на Трою он шел, —
Жарким моленьям внемли, охрани от напастей! Тебе ведь
Это легко, для меня ж очень немалая вещь [85]…
Похоже на молитву. Но бесам ведь не молятся, не просят защиты от бед. Здесь Артемида названа дочерью Зевса. Стало быть, она – богиня, а вовсе не бес?
Осмотрев всю стопку, Торлейв взял самые толстые и тяжелые тетради, лежащие ниже всех и сшитые аж из двенадцати листов каждая.
Пропасть сколько букв помещалось на этих листах, строки тянулись без конца, кудрявые, будто волны морские. Акилина говорила, что здесь малая часть от какого-то длиннющего, очень старого сказания, по которому ее саму учил читать Иоаннис, ее дальний родич и владелец книжной лавки в Константинополе – у него она выросла и жила в юности, из-за чего и знала о библосах куда больше обычной девушки, тем более низкого рода. Называлось оно «Илиас» и повествовало о какой-то очень давней войне – «еще до Константина Великого». В чем там было дело, Акилина рассказывала сама: у одного царя была очень красивая молодая жена, в нее влюбился сын другого царя, явился к ней под видом простого пастуха и уговорил с ним бежать. Когда другие цари, соседи, об этом узнали, то решили помочь ему вернуть жену: собрали войско и приплыли к городу обидчика. Но тот в городе затворился, а стены у него были высотой до неба и такой толщины, что хоть на телеге по ним разъезжай. И вот стали враги станом под городом и стояли десять лет. Было в их войске много витязей могучих, и сами боги на то поле часто являлись. Этим слушателей в доме Хельги Красного было не удивить: когда Харальд Боевой Зуб вызвал на бой целое войско разных других конунгов, там тоже сражались и Один, и Тор, и валькирии.
Из этих витязей Акилине больше всего нравился Ахиллеус, сын царя Пелеуса и одной богини из моря. «Была Фетида очень красивой, и сам Зевс ее домогался, – по-простому рассказывала Акилина мальчикам, Торлейву и Патроклу. – Да открыл ему один мудрый человек, что ей предсказано: родится у нее сын, всех на свете сильнейший, и будет он сильнее отца своего. Испугался Зевс: если это будет его сын, то вырастет, и, чего доброго, его самого с небесного троноса сбросит, как он сам – своего отца. Не стал он тогда ее добиваться, а отдал замуж за смертного – царя Пелеуса, чтобы сын Фетиды смертным родился и ему, Зевсу, ничем не угрожал. Но все же опасался Зевс Ахиллеуса, искал погубить. Для того и затеяли всю ту войну близ Илиона, чтобы Ахиллеус там смерть свою славную нашел».
Мальчики находили это довольно путаным, да Акилина и сама плохо помнила, что толковал ей полусумасшедший старик, рехнувшийся среди своих бесчисленных пергаментов, старых, как стены Константинополя. Но о подвигах Ахиллеуса им слушать нравилось – он ведь был во всем греческом войске сильнейшим. Им тоже хотелось такими стать, чтобы никто не смел у них отнять положенную часть добычи. А если какой царь осмелится, то чтобы можно было к себе в шатер уйти и там на всех обидеться, и чтобы все цари приходили умолять: вернись, мол, на
