Он ощущал себя так, словно разрывается пополам. С каждым тяжелым ударом сердца идея пойти за ней казалась все более разумной.
– Проклятие, – пробормотал Уоринг, ударив кулаком в бедро.
Его дом лежал в руинах, его жизнь тоже лежала в руинах, а все, о чем он мог думать – как опрометчиво броситься вперед, чтобы сделать ее еще хуже. Почему бы не утащить Изабель в ад? По крайней мере, там они будут вместе.
– Нет, нет, нет. – Салливан вскочил на ноги. Сначала он приведет в порядок дом, а затем – свою жизнь. Так будет легче забыть о том, что она живет и спит всего в двадцати минутах езды от него.
Когда Салливан добрался до кухни, он замедлил шаг. Мелкие осколки разбитой посуды лежали через равные интервалы; он мог только представить, как тут все выглядело перед тем, как миссис Ховард занялась уборкой. Почему сыщики с Боу-стрит могли подумать, что он спрятал картины в заварочном чайнике, Салливан не знал, хотя и догадывался, что часть разгрома следует отнести на счет разочарования, так как они не нашли что искали.
Босиком пробравшись через разгром, он распахнул дверь в потайную комнату и вошел внутрь. Брэм и его люди вернули картины, составив их вдоль задней стены. Другие предметы, которые он позаимствовал в очевидно успешной попытке отвлечь от себя подозрения, лежали в полудюжине коробок по обе стороны от двери.
И к остальным присоединилась новая картина. Салливан присел на корточки перед маленьким прямоугольником и поднял записку, прислоненную к нему. Причудливый, элегантный почерк Брэма приветствовал его – словно он знал, что его не будет здесь, чтобы произнести все это лично.
– Черт бы его побрал, с умением читать чужие мысли, – пробормотал Салливан, разворачивая записку.
– Еще одна для коллекции, – прочитал он вслух. – Если ты утратил интерес к продолжению охоты, то, возможно, я займусь этим сам. Б.
Салливан поднял картину и наклонил так, чтобы разглядеть ее при свете свечи. Одна из последних работ его матери, после того, как он уехал на Полуостров. В действительности, он никогда не видел ее прежде. Маленькие мальчик с девочкой играли на берегу ручья, девочка собирала цветы, а мальчик складывал в кучку камешки. У мальчика были те же каштаново-золотистые волосы, как у Салливана; на картинах его матери мальчики всегда походили на него. Она никогда не отказывалась от этого образа – его в качестве неугомонного юнца, перед которым лежит целый мир возможностей.
Салливан больше не являлся этим мальчиком. Он нашел свою жизнь, и, по большей части, получал от нее удовольствие. Только одно, что ему хотелось бы иметь, Салливан не мог получить – и это будущее с Изабель Чалси. Как только он встретился с ней, все остальное прекратило существование: месть, справедливость, как бы это не называлось, все это отошло на второй план.
Пока Уоринг разглядывал тринадцать картин, прислоненных к стене, кое-что ему стало ясным. То, что он заполучил их назад, ничего не принесло ему. Да, он раздражал Данстона, но это также делали и мухи, и комары. И такое же значение имели его поступки – для всех, кроме него самого. И это едва не привело его к гибели.
Однако теперь, вероятно, эти картины наконец-то смогут стать полезными. Матушка говорила ему, что эти картины – его наследство. Так ли это? Или они просто образы жизни, которой у него никогда не было и которую он никогда не узнает? Ложь в радужных оттенках.
Но они не совсем бесполезны. Если картины – его наследство, то Салливан сможет сделать с ними то, что нужно, чтобы обеспечить себе будущее. Потому что если он останется здесь и будет размышлять о том, на что не может повлиять, то это приведет его только к безумию.
Салливан выпрямился, а затем направился наверх, чтобы побриться и надеть более подходящую одежду. Ему нужно сделать то, что он поклялся не делать никогда в жизни. Ему нужно отправиться на встречу с маркизом Данстоном.
Глава 26
– Ты хоть понимаешь, как дурно это отразится на тебе – на нас? – Джордж Салливан, маркиз Данстон, прошелся по всей длине своего кабинета и вернулся обратно к столу, расположенному под окном, выходящим в сад. – Ты вел себя чертовски безответственно, Оливер.
– Что я понимаю, – ответил его старший сын Оливер, виконт Тилден, – так это то, что его имя связывали с нашим, и не важно, пытались мы игнорировать этот факт или нет. Просто потому, что никто не обсуждает его при тебе, не значит, что никто не болтает. Я не собираюсь позволять этому проклятому вору пачкать наше доброе имя.
– Итак, вместо этого по Мэйфэру разлетелись слухи о фальшивом аресте и твоей зависти из-за лошади.
– Арест не был фальшивым, – парировал Оливер. – Один из его треклятых нечистоплотных друзей ограбил МакГована, и тебе это известно. Правда выйдет наружу.
– Я не хочу, чтобы правда вышла наружу. И то, что мне известно, не имеет значения, Оливер. Меня заботит то, о чем думает весь остальной Лондон. А они думают, что ты воспользовался своим высоким положением и влиянием, чтобы арестовать кого-то без всякой видимой причины, кроме твоей зависти. И ты умудрился сделать личное дело достоянием общественности. Теперь у всех в головах и на языках имена Салливан и Уоринг необратимо связаны.
– Я…
– Даже хуже, ты превратил его в человека, который вызывает сочувствие.
– Тогда мы позволим всем узнать, что он водит компанию с леди Изабель Чалси. Так мы разделаемся с ним.
Маркиз накинулся на сына.
– Тогда станет известно, что она предпочла какое-то ничтожество тебе, виконту. Тебя будут травить все подряд. А я не позволю, чтобы о моем наследнике говорили точно таким же образом, как про этого… выскочку.
– Это нелепо. Я ни в чем не виноват.
– Ты виноват во всем. В тот момент, когда ты заподозрил, что леди Изабель предпочитает Уоринга, тебе следовало отдалиться от нее. Очевидно, что эта девица не придерживается правил приличия.
– Очевидно, – повторил Оливер. – Теперь я исправлю эту ошибку.
– Теперь все полагают, что она – невинная сторона в этом деле. Если ты будешь избегать ее, то это дурно отразится на тебе.
– Я никогда больше не хочу видеть эту потаскуху.
– Ты потанцуешь с ней при первой возможности. Потом ты можешь избегать ее.
Виконт стиснул зубы.
– Это целая чертова куча лошадиного дерьма.
– Все это дело затеял ты сам, так что ты и уладишь его. Над нами не станут насмехаться или сплетничать о нас. Это ясно?
– Яснее некуда, – мрачно ответил Оливер. – Что насчет Уоринга и его краж?
– Он заработал себе отсрочку. Если Уоринг начнет это снова, то ты оставишь мне возможность разобраться с ним. И это не твоего ума дело.
– Нет, все это началось именно с вашего дела.
Данстон покраснел.
– Я этого не потерплю, мальчишка! – заорал он. – А теперь убирайся и снова попытайся доказать, что ты достоин моего уважения.
Оливер вышел из кабинета. Через минуту парадная дверь отворилась и с грохотом захлопнулась. Вот еще. Оливер может дуться, сколько ему вздумается, пока делает это при закрытых дверях. Вот где вся эта катастрофа и должна была остаться – за закрытыми дверьми.
Потому что его старший сын оказался прав. Не важно, осмеливались ли его друзья и знакомые упомянуть об этом ему в лицо, но семье был нанесен удар. Салливан Уоринг мог первым начать вести себя оскорбительно, но Оливер позволил втянуть себя в это. А теперь семья Салливанов, оплот благопристойности, мучается с подбитым глазом. Потребуются некоторые усилия, чтобы оправиться от этого повреждения.
В открытой двери кабинета появился дворецкий.
– Милорд, к вам посетитель.
– Меня нет дома.
Слуга колебался.
– Я понимаю, милорд, но…
– В чем дело, Милкен? Бога ради, говори.
– Ваш посетитель, милорд. Это мистер Саллливан Уоринг.
Секунду Данстон просто смотрел на дворецкого. Очевидно, что он неправильно расслышал его слова. Но выражение лица Милкена оставалось напряженным, дворецкий стоял слегка наклонившись, словно приготовившись бежать из комнаты. Уоринг. В Салливан-хаусе.
