— Развяжи, освободи, — невнятно попросила она. Теодор тут же выполнил ее просьбу и обжигающая плоть коснулась ее пальцев. Оба тяжело дышали и этот звук не оставлял места для других чувств, кроме страсти.
Эмма боялась сделать это и страстно желала. Сердце бешено стучало — так, что ей даже было трудно дышать. Некоторое время, собираясь с силами, она легонько касалась его пальцами, потом осмелела и осторожно сомкнула ладонь вокруг напряженного органа. Она вспомнила, что однажды делал Теодор и нежно двинула кулачок вверх и вниз. Теодор глухо простонал и откинулся назад, уперевшись в стол. Она внимательно посмотрела на него. Кажется, он просто наслаждался. Теперь, когда он не держал ее в объятиях, осуществить задуманное стало гораздо проще. Она встала на колени, продолжая поглаживать напряженную плоть. Во рту внезапно пересохло, она облизнула губы и посмотрела снизу вверх на Теодора — не покажется ли ему отвратительным то, что она собиралась сделать. Он застыл в ожидании, но не выказывал никаких отрицательных чувств. Эмма прикрыла глаза и губами прикоснулась к тому, что так жаждало этого прикосновения. Теодор дернулся.
— Боже… — выдохнул он.
— Больно? — испугалась Эмма.
— Нет.
Он не посмел просить ее продолжать.
Эмма вновь, уже более уверенно, обхватила округлость, венчавшую его плоть, губами и остановилась. Она была не вполне уверена, что надо делать дальше. Незнакомый запах, новые ощущения смущали ее. Она медленно отстранилась.
— Как надо?.. — спросила она.
— Не знаю. Как хочешь, — с трудом ответил Теодор.
Она снова обхватила губами вершину и почувствовала сдержанное движение Теодора, словно он хотел проникнуть глубже. Она позволила ему скользнуть глубже. Она чувствовала, как покачивались бедра Теодора — словно он хотел овладеть ею таким способом. Но он сдерживался, не позволяя себе двигаться так сильно, как хотелось. Тогда она стала двигаться вместо него, осторожно принимая его плоть в свой рот и отпуская ее на волю. Ей вдруг стало интересно, каково его семя на вкус. Но это так и осталось для нее тайной, потому что через несколько секунд Теодор вдруг резко отстранился.
— Нет, — сказал он, поднимая ее с колен и впиваясь в ее рот настойчивым поцелуем. Эмма была слегка разочарована, слегка обрадована своим спасением от неизвестного.
Рука Теодора тем временем пробралась ей под юбки и коснулась влажных складок. Эмма поняла, что все вернулось на обычные круги и приготовилась отдаться удовольствию. Легкими, уверенными движениями Теодор подводил ее к порогу страсти, и Эмма не колеблясь шла за ним. Только за ним и только для него. Благодаря ему она смогла окунуться в этот океан, узнала, что он существует и для нее… Волна наслаждения нахлынула на нее и Эмма впилась зубами в его рубашку, заглушая крик освобождения и счастья.
Если бы они были в спальне, то сейчас Теодор овладел бы ею, в свою очередь получая наслаждение. Впрочем, нельзя было сказать, что она сама при этом терпела и мучилась. Обычно она достигала второго пика страсти вместе с ним.
Теодор устроился в кресле, усадив Эмму себе на колени, но не пытаясь овладеть ею. Она была настолько выжатой, что не могла даже предложить ему себя. Она сидела в темной комнате в объятиях мужа и в тишине рассматривала пылинки, пляшущие в солнечном луче.
— Знаешь, если бы ты всегда была такой, как сегодня, я бы, наверное, смог полюбить тебя, — вдруг сказал он ласково.
Эмма восприняла его слова правильно — как комплимент ей, а вовсе не обещание полюбить ее. Она вздохнула и покрепче прижалась к нему, ощущая бедром жар его неудовлетворенной плоти. Почему-то это не смущало ее. Она только ощущала в себе некую неудовлетворенность, незавершенность — потому что Теодор не стал днем делать это.
«Дурак, — как-то отстраненно, безнадежно подумал Теодор. — Растяпа. Хочешь снова испортить себе жизнь? Ну тогда продолжай говорить о любви…»
Он тихонько вздохнул и покрепче обнял женщину, раздумывая, способен ли он всегда держать ее на расстоянии, чтобы не дать ранить себя в будущем.
Кажется, получилось. Месячные снова задерживались. Может, это из-за того, что после беременности прошло еще слишком мало времени и ее организм просто не пришел в норму. Эмма со страхом думала о возможной беременности: но боялась она не самой беременности, а того, как отреагирует на нее Теодор. Станет ли он отстраненным, опасаясь во второй раз спровоцировать выкидыш? Или будет радоваться вместе с ней? Несомненно одно: он перестанет приходить к ней ночами. Но пока еще она чувствовала себя великолепно, и стало быть, не было необходимости сообщать Теодору о своих подозрениях.
Теодор не выказывал намерений оставаться с ней на ночь, а она больше не смела просить его об этом. И потому, даже когда ее начало тошнить по утрам, она не сообщала о своей беременности. Каждую ночь с ним она проводила как последнюю, ведь Теодор не дурак и рано или поздно все поймет. И ровно через месяц после своего дня рождения она решила поделиться с ним своими подозрениями.
Эмма нашла его в лаборатории. Она вдруг вспомнила тот день, когда она ласкала его губами. Больше она так не делала. К сожалению. Она не успела пробыть с ним столько, чтобы он привязался к ней.
— Мне кажется, я беременна, — с порога заявила она, спиной прислонившись к двери. Сто раз она произнесла эту фразу, прежде чем войти сюда.
— От тебя, — на всякий случай добавила Эмма.
— Я бы очень удивился, если бы от кого-то еще, — криво улыбнулся он, зорко следя за ней.
— Почему?
— С тобой постоянно кто-то рядом. Я так и не выяснил, зачем тебе три служанки, но одна из них всегда сопровождает тебя, куда бы ты ни пошла. Уверен, одна из них сейчас наверняка за этой дверью. Так зачем они тебе?
Разговор принимал неожиданный оборот. Меньше всего Эмма хотела говорить о своих дуэньях.
— Чтобы ты мне верил, если я вдруг забеременею, — вдруг решила признаться она.
— Что ж, я верю. Присаживайся, Эмма, — он подвинул ей стул. Потом сел на свое место — напротив Эммы.
— Это была глупая идея, — сказала она. — Может, я подкупила их, чтобы они оправдали меня перед тобой в случае чего.
— Может быть, — легко согласился Теодор, безмятежно взирая на нее.
Они помолчали.
— Ты рад? — спросила Эмма.
— Вполне. А ты?
— Конечно.
— Ты не выглядишь счастливой.
— Я… боюсь.
— Что ребенок… — он не стал договаривать. — Извини. Но я не собираюсь воспитывать тебя или указывать как тебе жить, как бы ты меня не провоцировала. Это я тебе могу обещать.
